Крысолов - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Ахманов cтр.№ 49

– Это подойдет, Александр Николаевич?

– Да. Только, батенька мой, в пыль, в пыль…

– Извольте на кухню. Там все приготовлено.

Под бдительным оком профессора я начал охаживать суконку молотком. В тряпке ломалось и лопалось, хрустело и трещало, но вскоре треск прекратился, сменившись глухим звуком, какой бывает, когда колотишь камнем по песку. Лицо Косталевского с каждым ударом светлело, будто он мало-помалу сбрасывал с плеч неимоверный груз или освобождался от тяжких обетов. Спустя недолгое время он прикрыл глаза веками и произнес:

– Хватит, Дмитрий Григорьевич. Экзекуция завершена.

Развернув тряпку, я подошел к раковине, высыпал черно-красную пыль и пустил воду. Косталевский, вздыхая и поглаживая седую шевелюру, с явным облегчением следил за мной; сейчас он был похож на моего директора-академика после удачной лекции где-нибудь в Мельбурне или Торонто. С тем же благостным видом он наблюдал, как я расставляю тарелки и чашки, режу хлеб, накладываю ломтики сыра и ветчины. Наконец мы устроились у стола, съели по бутерброду, отхлебнули кофе, и я спросил:

– Так что же там с черным гипноглифом, профессор? Мне ведь довелось на него поглядеть – раза два или три, и никакой реакции. Может, психика моя – нечеловеческая?

Косталевский покровительственно похлопал меня по руке.

– Самая что ни на есть человеческая, батенька мой, и вы это сейчас доказали. – Он кивнул на раковину и усмехнулся. – Черный гипноглиф власти инициирует абсолютное подчинение. На него не глядеть надо, а показывать. И давать инструкции, сиречь команды. Вот так-то, сударь! Собственно, это и было генеральным направлением моих работ. Все затевалось ради подчинения и ради власти… еще в конце семидесятых, когда, после защиты докторской, мне предложили возглавить лабораторию псионики. Военный заказ, Дмитрий Григорьевич. Даже не столько военный, сколько политический – курировало нас КГБ. О генерале Зубенко Георгии Александровиче не слыхали? Вижу, что нет… да и откуда вам знать… А он надзирал за всеми подобными разработками. У нас, и в Москве, в Новосибирске, в Киеве… Вы ведь, кажется, математик? Специалист по компьютерному моделированию? Ну, тогда понимаете, что это означает.

– Психотронное оружие? – произнес я, приподняв бровь. – По правде говоря, верится с трудом. Слишком все просто, Александр Николаевич. Стекляшки там, кусочки пластика… На магию похоже, на колдовские амулеты… – Тут я вспомнил недавнюю встречу с зулусом и подлил масла в огонь: – Ни чипов, ни шестеренок, ни батарей… Несерьезный прибор!

Косталевский рассмеялся:

– Ни чипов, ни шестеренок! Вот оно, мышление технаря! А как, по-вашему, должно выглядеть психотронное оружие? Или психоэнергетический прибор? Что это такое? Ментальный агрегат с сотней лампочек и циферблатов? Телепатический шлем для генерации благонамеренных мыслей? Спутник на орбите, облучающий вражеские армии и города? Все проще, молодой человек, много проще и потому страшнее… Вам приходилось катать что-нибудь гладкое в ладонях? Бутылочку, аптечный пузырек? Вы его крутите, крутите и не можете остановиться… Как бы своеобразный самогипноз… Так вот, это тоже оружие. И если применить его со знанием дела…

Он аккуратно доел бутерброд, отодвинул тарелку, откинулся на стуле и скрестил руки на груди. Выглядел он так, будто перед ним аудитория на двести мест, с учеными мужами и сосунками-аспирантами, готовыми внимать его докладу.

– Вы знаете, батенька, что такое ПЭМТ?

– Разумеется. Позитронно-эмиссионный томограф, который показывает очаги возбуждения в коре головного мозга. Конечно, после необходимой компьютерной обработки и мониторинга.

– О! – Кажется, он был удивлен. – У вас весьма широкий кругозор, Дмитрий Григорьевич! А с работами Грейвса вы не знакомы? Это американский психиатр, который первым экспериментировал с томографом.

Пришлось с виноватым видом развести руками. Все знать – увы! – невозможно.

– Так вот, Грейвс предлагал испытуемым перемножать простые числа – скажем, два на три – и следил на мониторе за состоянием коры. Работали, как и полагалось, лобно-теменные очаги логического мышления, вот эти. – Косталевский провел ладонью от висков к макушке, пригладив свою белоснежную шевелюру. – Затем Грейвс предложил испытуемым по пять долларов за правильный ответ, и тут же в работу включились затылочные доли, а когда ставка поднялась до сотни долларов, кора на мониторе пылала! Представьте, трудились все центры, включая зрительные! Кстати, такое явление наблюдается у шизофреников… И о чем это нам говорит?

– О мощи внешних стимулов, – отозвался я. – О том, что внешний импульс – зрительный, тактильный, звуковой – может возбудить кору, породив определенное желание. Что и происходит чуть не всякий миг. Скажем, увидел я девушку со стройными ножками и…

– … и вы все же не бросаетесь на нее и не срываете одежду. Вы контролируете свое желание, сколь бы соблазнительные ножки ни привиделись вам. А почему? Всего лишь потому, что возбуждаются определенные центры коры – новообразование нашего мозга, приобретенное недавно, вместе со способностью к абстрактному мышлению. Но кора – очень тонкий субстрат; под ней лежит подкорка, вселенная инстинктов и неосознанных желаний, область иррационального, где бродят древние ужасы и побуждения, накопленные за миллионы лет… Теперь представьте, что имеется внешний стимул, вызывающий резонанс между осознанным и неосознанным желанием… мощнейший резонанс… а стимул, например, такой… – Он выложил на стол два футлярчика, с белым и желтым амулетами.

Слушая его, я испытывал истинное наслаждение. Не от смысла произносимой речи, который был довольно страшен, а от манеры общения с собеседником, от мерного, спокойного речитатива, от всей атмосферы научной дискуссии, столь приятной и привычной для меня. Последние пару лет я общаюсь со своим компьютером, а не с коллегами по работе; ну а еще с заказчиками, среди которых попадаются достойные люди наподобие Мартьяныча, но голод мой им не утолить. Я уже почти позабыл, как приятно потолковать о чем-нибудь этаком… О пространствах Банаха, о кривых Пеано или о резонансе между сознательным и подсознательным. Хотя бы об оологии…

Мне пришлось сделать усилие, чтобы вернуться к теме разговора.

– Резонанс, упомянутый вами, может быть следствием как искусственных, так и естественных стимулов?

– Да, разумеется. – Веки Косталевского опустились.

– Скажем, иррациональный страх перед огнем, высотой, стихийным бедствием? Ужас, когда рассудок человека помрачен, и он мчится куда-то, не разбирая дороги, не думая о погибающих близких, с одной лишь целью – спастись, убежать?

– Хороший пример… Да, именно так, Дмитрий Григорьевич. Я мог бы сотворить гипноглиф страха, но это оказалось бы самым жутким из моих деяний. Более жутким, чем… – Профессор резко оборвал фразу, словно чего-то испугался или не желал о чем-то вспоминать. Были, видимо, вещи, не предназначенные для обсуждения за чашкой кофе. С минуту он сидел, рассматривая эту самую чашку, затем с нарочитой медлительностью произнес: – Вы ведь уже поняли, Дмитрий Григорьевич, что я ничего не хочу отдавать? Ни гипноглифы, ни тем более технологию их производства… кроме того, что уже отдал…