— Там, в суде, и не подозревают, с кем им предстоит иметь дело, — сказал он Назнин. — Они решили, что придет невежа, который задрожит перед их париками да мантиями.
Ушел он в приподнятом настроении, пришел с черной тучей на лице. Лег на кровать и отвернулся к стене. Назнин принесла ему поесть и поставила на столик.
— Суд был нечестным, — предположила она. Дотронулась до его спины. Твердая.
— Оставь меня.
Поднялась цена за парковку, машину отбуксовали, пока не будет оплачена разница. Шану сцепился с рабочими на буксире. После суммирования всех расходов и уплаты аренды за машину в «Кемптон каре» чистая прибыль оказывалась совсем ничтожной. Шану много работал, и чем больше он работал, тем чаще подозревал обман.
— Гоняюсь за дикими быками, — говорил он, — и ем собственный рис.
Автоматический массажер для спины вроде работает. Шану уселся на него и хрюкнул от удовольствия.
— Даже не знаю, — сказал он и всхлипнул. — А то за рулем иногда можно и заснуть.
— Можно, я попробую, папа?
Биби всегда интересовалась последними приобретениями Шану. Она играла с лягушкой-освежителем, хлопала ее по спинке, пока Шану не приказал:
— Хватит, а то там все закончится.
— Это для снятия напряжения и для расслабления мышц, — объяснил Шану, прочитав по-английски на упаковке. — У тебя есть напряжение в теле?
— Нету, — тихо сказала Биби.
— Что за чушь ты смотришь, Шахана? Немедленно выключи.
— Откуда ты знаешь, что это чушь, ты же не смотришь?
У Назнин перехватило дыхание.
На улице стемнело. Комнату будто загерметизировали. Слишком много вещей. Слишком много людей. Слишком мало света.
Шану встал и выключил телевизор. Вернулся на свое место и протянул старшей дочери руку:
— Иди, иди сюда, сядь ближе.
Шахана не шевелилась. Дунула в челку.
К ней подошла Назнин:
— Иди. Посиди с отцом. Слышишь, он тебя зовет.
Шану махнул жене рукой:
— Пусть сидит. Она уже взрослая. Она уже не ребенок. Ведь ты уже не ребенок, правда, Шахана?
Шахана еле заметно дернула плечом.
— Ладно, ладно, — сказал Шану.
Он вытащил что-то из зубов. Прижался спиной к своему массажеру и повращал лодыжками.
— Как школа? Все еще лучшая ученица? Наверное, умнее всех, а?
— В школе все о'кей, — ответила она по-английски, слегка обернувшись.
— «О'кей, о'кей». Без конца смотрит телевизор и все равно хорошо учится. — Он заговорил тише. — Когда я учился в школе, у меня были очень хорошие оценки. Ваша мать тоже очень умная женщина, хотя тщательно это скрывает. Но, понимаешь, не было у нас возможности прокладывать себе дорогу. Мы пытались…
Он потерял мысль и замолчал.
— Да, мы пытались.
Назнин села в кресло. Биби — на ручку кресла.
— Я знаю, — ответила Шахана, — насчет этого не волнуйся.
— Ты права. Волнение ни к чему не приводит.
Шану улыбнулся и слегка коснулся плеча Шаханы.
— Пора спать, — сказала Назнин.
Но Шану запротестовал:
— Нет, пусть еще посидят. У нас разговор отца с дочерью.
Он посмотрел на Шахану и поднял брови, словно хотел сказать: «Эта женщина вечно портит нам всю малину». Шахана удостоила его улыбкой, и он обрадовался:
— Я не знаю, Шахана. Иногда оборачиваюсь назад и прихожу в ужас. Каждый день своей жизни я готовился к успеху, работал на него, ждал и не заметил, как прошли годы, и жизнь осталась почти вся позади. И тогда наступает шок — то, чего ждал всю жизнь, давным-давно куда-то ушло, потому что двигалось в другом направлении. Как будто ты ждешь на другой остановке автобус, в который все равно не влезешь.
Шахана быстро кивнула.
— Но ты не волнуйся, — сказала она.
— Ты уже взрослая, и говорить с тобой об этом можно. Это утешает. У меня такая умная дочь. — Глаза у него засверкали, он слегка прокашлялся. — Понимаешь, мне пришлось сражаться с расизмом, невежеством, бедностью, и я не хочу, чтобы ты через это прошла.
Биби погрызла ногти. Назнин нежно убрала ее руку ото рта.
— Папа, я…
— Знаешь мистера Икбола? Он торгует газетами. Он вырос в Читтагонге, в очень богатой семье. Одному Богу известно, сколько у них слуг. Он образованный человек. Мы с ним о многом разговариваем. Почему он не может выбраться из этой дыры, зачем хоронит себя в своих газетах? У него руки вечно черные от типографской краски. В Читтагонге он бы жил, как принц, а здесь он днем ишачит, а ночью спит в крысиной норке.
— Мистер Икбол только что продал свою квартиру, — сказала Шахана.
— Вот что меня огорчает, — продолжал Шану, продолжая собственную речь.
— За сто шестьдесят тысяч фунтов.
— Меня огорчает жизнь по крысиным норкам. — Шану склонил голову, и щеки его преисполнились грусти.
— Он пятнадцать лет назад оформил себе право на покупку
[70]
, — сказала Шахана, — платил по пять тысяч фунтов наличными.
— И поэтому мы с вашей матерью решили…
— Тебе тоже надо было оформить договор, чтобы выкупить эту квартиру.
— …уехать домой.
Шану исследовал живот, проверил его на плотность и остался доволен.
— Хорошо, — с сияющей улыбкой обратился он к Шахане, — я рад, что мы с тобой поговорили, как отец с дочерью. Теперь ты меня понимаешь. Понимание — самое главное. Хорошо. Иди чистить зубы, скоро в постель.
Назнин не могла уснуть. Она подошла к девочкам, убрала волосы с их лбов. Ей хотелось разбудить их, как раньше, когда они были совсем маленькими, убедиться, что они могут проснуться, и со спокойной душой вновь убаюкать. Она собрала разбросанную одежду и пошла на кухню. Принялась стирать под краном, намыливать и тереть на стиральной доске. Пальцы разбухли от холодной воды. В голове, как в переполненной комнате, когда все разом громко разговаривают, крутились неразборчивые мысли. Назнин бросила одежду в раковину и надавила на виски.
Помассировала лицо и щеки, вернулась к вискам. Еще недавно казалось, что нет повода так сильно волноваться. Теперь ясно, что волновалась она недостаточно. И поэтому снова оказалась на канате, где по одну сторону муж, по другую дочки, только ветер теперь крепче, и удержаться все труднее.
И еще Карим.
Вдруг ее охватил ужас. Ее вырвало в раковину, прямо на постиранную одежду. Она застыла, словно, очнувшись, увидела на полу труп, а в своей руке — окровавленный кинжал.