Моя любимая сказка - читать онлайн книгу. Автор: Ксандр Лайсе cтр.№ 26

— Нашла, за что извиняться!

— А можно тогда ещё? — она хитро прищурилась. Я кивнул.

— Я тебя люблю — люблю — люблю — люблю — люблю!

— Милая! И я тебя… И чем дальше — тем сильней!

— Теперь — продолжай. Про медведя, — она снова погладила меня по затылку.

— Так вот, смахивать-то на бредок оно смахивает… Но есть одно «но». Помнишь, я тебе про капище Велеса говорил?

— Конечно! Ещё бы! Ты так рассказывал, как будто… Я даже что-то увидела, кажется! Вернее, показалось, песнопения эти древние услышала…

— Ну, так вот: живым воплощением бога Велеса считался…

— Медведь! — сказали мы одновременно.

— Вижу, вижу его, батюшку… — донеслось вдруг сзади — Ромка говорил во сне, не открывая глаз. Протяжно, словно издалека. Потом перевернулся на спину и захрапел.

— Но… но ведь тогда… — начала Яра и испуганно осеклась.

Долго ещё после этого мы ехали в тишине.

* * *

— Вот эта улица, вот этот дом… — объявил я и потянул ручник на себя.

Небольшой тихий дворик на Маросейке. Даже, скорее, не дворик — асфальтовая дорожка, огибающая центральный корпус и выводящая обратно к подворотне. Дореволюционная застройка. Окна в окна.

— Он с матерью живёт? Вот ей не позавидуешь… — Ярослава уже вышла из машины и теперь устало разминала затекшие ноги.

— Ага, — я как раз примеривался как поудобнее подхватить нашего пассажира. Тут-то меня и осенило. — Слушай, она же всякие вопросы начнёт задавать… Это такая мама — не отнекаешься! «Где нашли?» да «Как нашли?» — круче следователя! Надо его как-то так домой доставить, чтобы нам с тобой до утра под перекрёстным допросом тут не зависнуть… Только вот как? — мысли уже ворочались с трудом.

— У них дверь прямо в квартиру, или общая с соседями? — спросила Яра задумчиво.

— В квартиру. А что?

— Знаешь, есть такая шутка. Детская. Ставишь швабру к соседской двери, звонишь и убегаешь. Если дверь открывается внутрь — швабра соседу по лбу! Знаешь?

— Ты Ромку прислонить так хочешь, что ли?

— Ну конечно! И никакого допроса! Я умница? — Яра сияла.

— Умница! Да ты гений просто!

Стараясь по возможности меньше шуметь, мы потащили не желавшего просыпаться Ромку по лестнице на второй этаж. Вернее, я нёс Ромку, а Ярослава — его барсетку.

По пути я успел порадоваться, что этаж только второй. Хотя тут их всего три, но дом старый, пролёты огромные — всё равно что пять.

А вот и Ромкина дверь — широкая медная табличка со всеми регалиями его матушки. Как в лучших домах.

— Ромка! Ром! — прошептал я ему на ухо. — Ты стоять можешь?

— Мгу… — не открывая глаз отозвался он.

— Ну, вот и стой! — шепнула в другое ухо Яра и сунула ему в руки барсетку.

Звонок грянул на весь ночной уже подъезд. Что-то раньше я такой громкости не замечал…

Мы успели добежать только до первого этажа и встать под лестницей. Наверху открылась дверь, и сразу же послышался грохот.

— Интересно, это он упал, или она?

— Он, точно!

— Почему это?

— Так дверь-то открывается наружу!

Послышался строгий голос Ольги Витольдовны.

— Роман! Где ты был?! Немедленно поднимайся и марш в ванную!

В ответ раздались жалобные стенания.

Не дождавшись финала, мы выскочили на улицу и, обнявшись, едва не повалились на землю прямо возле парадного: нас душил хохот.

Я сижу в вагоне метро и смотрю прямо перед собой. С самого детства я терпеть не могу встречаться взглядами с незнакомыми людьми. Так и жду каждый раз — что-нибудь случится. Начнут дразниться или просто рожу скорчат. Или начнут надо мной потешаться. Поэтому смотрю строго перед собой.

С тех пор, как я ездил в метро последний раз, пустили новые поезда. На стенках между сиденьями теперь висят бра, а при входе в вагон обязательно стоит служащий в униформе. Он берёт под козырёк, когда пассажиры входят или выходят.

Но при всей этой роскоши мне всё равно неудобно поднять глаза. И я смотрю в пол. И это не может показаться странным. Теперь в полу, наверное, специально для таких, как я, вмонтированы аквариумы. Какие-то полосатые цветные рыбы важно плавают между кораллами и поросшими мхом камнями.

— Алло! — слышу я и поднимаю глаза.

Вагон пуст. Я — единственный пассажир, если не считать старичка в дальнем конце вагона.

— Алло! Уважаемый! — это говорит служащий, вытянувшийся у двери. Он улыбается и грозит мне пальцем. — Смотреть нельзя! Они от этого болеют!

Он имеет в виду рыбок?

— Но почему? Ведь они же такие красивые… — говорю я, не разжимая губ.

— А ты у него вот спроси! — и служащий делает пригласительный жест в направлении старичка. — Это он всё придумал!

Я встаю и отправляюсь в тот конец вагона. Старичок меня не замечает, он сидит, отвернувшись к стенке, и что-то ковыряет там пальцем.

— Почему? — я кладу руку ему на плечо.

Старичок оборачивается, и я вижу: его губы перепачканы чем-то вроде песочных пирожных.

— Плохо, — говорит мне грустно старичок, похожий на Тургенева. — Грустно и плохо. Очень плохо. Вот, смотрите!

Он отковыривает кусочек покрытия стенки и указывает на образовавшееся отверстие. Я, даже не наклонившись, приближаю глаза и вижу: это вовсе не дыра в стене, а кровоточащая рана. Рана с жуткими гноящимися краями. Прозрачная сукровица стекает струйкой вниз, на пол.

— Что вы! — возражаю я. — Её надо просто выдавить! — и я принимаюсь стягивать края раны. Но стенка выгибается, и от этого рана становится только больше. В её глубине делаются видны какие-то окровавленные то ли сухожилия, то ли суставы. Они шевелятся.

— Станция! — объявляет грубый прокуренный голос.

Я оборачиваюсь. Старичка нигде нет. Служитель возле входа вовсе не держит руку под козырёк — он коряво подпрыгивает, нетерпеливо ожидая, когда откроются двери.

За окном вагона станция. Кажется — «Площадь Революции». На платформе сутолока: мелькают лица, кепки, платки, очки, портфели и сумки. Служитель замер прямо посередине прохода. Сейчас, если он не отойдёт, его просто свалят.

Но нет. Когда двери открываются, он не отходит в сторону и не оказывается распластанным на полу. Вместо этого, он бросается вперёд, наружу, и исчезает в толпе. А толпа начинает вваливаться внутрь.

С замиранием сердца я смотрю на аквариумы, как по ним топчутся сотни ног в сапогах и туфлях. Вот-вот стекло не выдержит, — по нему уже побежали тонкие паутинки трещин…