Он встал и покинул ее.
Рэчел огляделась. Она чувствовала себя, как ребенок на празднике, окруженный враждебными незнакомыми лицами с крючковатыми носами и ехидными безразличными глазами. Рядом была застекленная дверь, Рэчел толчком открыла ее и вышла в сад. Ее глаза наполнились слезами гнева.
— Будь он проклят! — воскликнула она с интонацией Хелен. — Проклятый наглец!
Она стояла в бледном прямоугольнике света, который бросала на траву открытая ею дверь. Перед ней вздымались темные массы деревьев. Она стояла и смотрела на них, слегка дрожа от гнева и волнения. Позади себя она слышала топот и шарканье танцующих и ритмичные наплывы вальса.
— Вот деревья, — сказала она вслух. Могут ли деревья возместить урон, причиненный ей Сент-Джоном Хёрстом? Она представила, что она персидская принцесса, живущая вдали от цивилизации, что она в одиночку катается на лошади по горам, а вечером приказывает служанкам петь для нее — подальше от всего этого, от борьбы мужчин и женщин… Тут из тьмы вышла фигура; на фоне ее черноты горел красный огонек.
— Мисс Винрэс, это вы? — спросил Хьюит, всматриваясь в нее. — Вы танцевали с Хёрстом?
— Он вывел меня из себя! — яростно крикнула Рэчел. — Никто не имеет права на такую наглость!
— Наглость? — переспросил Хьюит, удивленно вынимая сигару изо рта. — Хёрст — наглец?
— Какая наглость… — начала Рэчел и замолчала. Она точно не знала, что ее так разозлило. С огромным усилием девушке удалось взять себя в руки. — Что ж, — сказала она, представив Хелен и ее насмешки, — наверное, я дура. — Она сделала движение в сторону танцевального зала, но Хьюит остановил ее.
— Прошу вас, объясните, что произошло, — попросил он. — Уверен, что Хёрст не хотел вас обидеть.
Рэчел попыталась это сделать, но обнаружила, что не может. В том, что она гуляла парами с распущенными волосами, она не видела ничего несправедливого и ужасного, как и не могла объяснить, почему уверенность Хёрста в своем превосходстве, в том, что он больше ее умудрен жизнью, казалась ей не только досадной, но и отвратительной — как будто у нее перед носом захлопнули дверь. Прохаживаясь туда-сюда по террасе, она сказала Хьюиту с горечью:
— Это ни к чему хорошему не приводит; мы должны жить отдельно; мы не можем понять друг друга; мы пробуждаем друг в друге самое плохое.
Хьюит отверг ее обобщения о природе полов, поскольку они нагоняли на него скуку и казались в корне неверными. Однако, зная Хёрста, он вполне мог догадаться, что случилось, и, хотя в глубине души это было ему приятно, он считал, что Рэчел не должна строить на этом происшествии свои представления о жизни.
— Теперь вы его невзлюбите, — сказал он. — И зря. Бедняга Хёрст в плену у своих теорий. Поверьте, мисс Винрэс, он старался, как мог. Он сделал вам комплимент, он пытался… Он пытался… — Хьюит не смог договорить, потому что его душил смех.
Рэчел внезапно обернулась и тоже расхохоталась. Она поняла, что в Хёрсте есть что-то смешное, а возможно, и в ней самой.
— Наверное, у него такой способ заводить друзей, — смеясь, проговорила она. — Тогда и я сыграю свою роль. Начну так: «Хотя внешность у вас уродливая, а образ мыслей гадкий, мистер Хёрст…»
— Правильно! — вскричал Хьюит. — Так с ним и надо. Поймите, мисс Винрэс, вы должны быть к Хёрсту снисходительны. Он всю жизнь провел, можно сказать, перед зеркалом, в прекрасной комнате, отделанной панелями, увешанной японскими гравюрами, обставленной чудесными старинными стульями и столиками, — и только одно цветовое пятно, на нужном месте, между окнами, скорее всего, он сидит там часами, положив ноги на каминную решетку, рассуждая о философии, о Боге, о своих печени и сердце и о сердцах своих друзей. Они все разбиты. Нельзя требовать от него совершенства в танцевальном зале. Ему нужно уютное, накуренное, мужское пристанище, где он может вытянуть ноги и говорить лишь тогда, когда ему есть что сказать. По мне это довольно тоскливо. Но я это уважаю. Юмор — не их стезя. И серьезные вещи они воспринимают очень серьезно.
Описание образа жизни Хёрста так заинтересовало Рэчел, что она почти забыла личные претензии и опять почувствовала к нему уважение.
— Значит, они очень умные? — спросила она.
— Разумеется. Что касается мозгов, я думаю, он тогда сказал правду: они умнейшие люди в Англии. Но — за него надо взяться. В нем очень много нераскрытого. Над ним кто-то должен смеяться… Представляю, как Хёрст говорит вам, что у вас нет опыта! Бедолага!
Пока они, беседуя, прогуливались по террасе, невидимая рука раздвинула портьеры по очереди на всех окнах, и прямоугольники света через равные промежутки легли на траву. Хьюит и Рэчел остановились и, заглянув в гостиную, увидели, что там в одиночестве за столом сидит мистер Пеппер и что-то пишет.
— Сочиняет письмо своей тетке, — сказал Хьюит. — Вероятно, замечательная престарелая дама. Он рассказывал, что ей восемьдесят пять лет и он возит ее гулять в Нью-Форест…
[37]
Пеппер! — крикнул он, стуча по окну. — Идите исполнить свой долг! Мисс Аллан ждет.
Подойдя к окнам бального зала, они почувствовали, что танцевальный вихрь и ритмичная музыка непреодолимо тянут их к себе.
— Вы не против? — спросил Хьюит, и они, взявшись за руки, с упоением окунулись в водоворот. Это была лишь вторая их встреча, но во время первой они видели целующихся мужчину и женщину, а сейчас мистер Хьюит обнаружил, что молодая женщина в гневе очень похожа на ребенка. Поэтому, соединив руки в танце, они чувствовали себя необычайно легко.
Была полночь, бал достиг кульминации. Слуги подглядывали в окна; в саду здесь и там виднелись белые пятна — фигуры отдыхающих на воздухе парочек. Миссис Торнбери и миссис Эллиот сидели рядом под пальмой, держа на коленях веера, носовые платки и брошки, отданные им на хранение раскрасневшимися девицами. Время от времени они обменивались замечаниями.
— Мисс Уоррингтон действительно выглядит счастливой, — сказала миссис Эллиот. Обе улыбнулись, и обе вздохнули.
— Он человек с характером, — сказала миссис Торнбери, имея в виду Артура.
— А характер — это как раз то, что нужно, — рассудила миссис Эллиот. — А этот молодой человек довольно умен, — добавила она, кивнув на Хёрста, проходившего мимо под руку с мисс Аллан.
— На вид он не слишком крепок, — сказала миссис Торнбери. — Телосложение не очень. Оторвать? — спросила она у Рэчел, которая остановилась, почувствовав, что за ней волочится длинная кружевная лента.
— Надеюсь, вам хорошо? — осведомился Хьюит.
— Мне все это так знакомо! — улыбнулась миссис Торнбери. — Я вырастила пять дочерей, и все они обожали танцы! Вы тоже любите, мисс Винрэс? — Она посмотрела на Рэчел материнским взглядом. — Я в вашем возрасте очень любила. Как я выпрашивала у мамы разрешение остаться подольше! А теперь я сочувствую бедным матерям, но и дочерей тоже вполне понимаю!