К счастью или к несчастью, Бабур обладал даром жить настоящей минутой. Пережив полное поражение в Самарканде, который им с матерью пришлось покинуть тайком, среди ночи, украдкой пробираясь по берегам арыков, он был способен наслаждаться возможностью пустить коня в галоп, едва дорога стана различима при свете наступающего дня. Теперь, в изгнании, он занимал себя, разъезжая по окрестным горам.
«Хотя жители Дехката – сарты, оседлые, но они, как и тюрки, разводят овец и коней. В этом селении мы расположились в домах крестьян; я стоял в доме тамошнего старосты. Пожилой это был человек, лет восьмидесяти, но его мать была еще жива; очень долговечная женщина, ста одиннадцати лет. Когда Тимур-бек ходил походом в Хиндустан, кое-кто из родичей этой женщины ушел в его войско. Это сохранилось у нее в памяти, она сама рассказывала».
Питая склонность ко всякого рода математическим подсчетам, Бабур пришел к выводу, что жительнице горных пастбищ было около пяти лет, когда состоялся индийский поход Тимура, – столько же, сколько было и ему, когда он впервые увидел на стенах самаркандского дворца картины, повествующие о Тимуровых победах. Это совпадение могло показаться призрачным намеком на славу, которой он лишился, но Тигр ни на минуту не задумывался об этом. На тот момент у него не было никаких планов на будущее. Поэтому он с увлечением занялся подсчетом потомков столетней женщины.
«В одном только Дехкате жило детей этой женщины, ее внуков, правнуков и праправнуков девяносто шесть человек; вместе с умершими ее потомков считали почти двести человек. Внук ее внука был молодым человеком двадцати пяти или двадцати шести лет с большой черной бородой».
Как всегда, Бабур с удовольствием бродил по горным тропам, частенько заводя беседы с отшельниками.
«Чаще всего я гулял босой. От долгого хождения босиком ноги у меня так загрубели, что ни скалы, ни камни на них не действовали. Однажды во время такой прогулки, между полдневной и вечерней молитвой, мы встретили на узкой тропе человека, который гнал перед собой корову. Я спросил крестьянина: «Как пройти к большой дороге?» – «Следите, куда пойдет эта корова, не упускайте ее из вида, она как раз и дойдет до большой дороги». Ходжа Асадулла, который был при мне, сострил: «А вдруг корова заблудится?»
В ту зиму некоторые из наших воинов попросили разрешения уйти в Андижан. Касим-бек настоятельно убеждал меня: «Раз уж эти люди едут в Андижан, пошлите Джахангиру-мирзе в подарок что-нибудь из ваших вещей». Я послал свою горностаевую шапку. Касим-бек снова начал меня уговаривать: «А что плохого, если послать что-нибудь также и Танбалу?» Я не соглашался, но после повторных настояний Касим-бека Танбалу был послан закаленный широкий меч, который Кукулдаш велел выковать в Самарканде, а я взял себе. Это был тот самый меч, который опустился мне на голову, как будет упомянуто далее.
Спустя несколько дней моя бабушка Исан Даулат-биким, которая после нашего ухода из Самарканда осталась там, прибыла вместе с находившимися при ней домочадцами и родичами, отощавшими и голодными».
Прибытие престарелой бабушки говорит о том, что Бабур услышал самаркандские новости.
«Шейбани-хан, перейдя по льду через реку возле Ходжента, разграбил окрестности Шахрухии и Бишкента. Как только пришли об этом известия, мы тотчас выступили в поход, невзирая на малочисленность наших людей, и направились к селениям, находящимся ниже Ходжента по течению реки… Было очень холодно. В этих местах постоянно, не ослабевая, дует сильный ветер из Хай-Дервиша [по легенде, этот ветер дует на караванной дороге в пустыне, где однажды заблудилась группа бродячих дервишей, которые кричали «Хай!», окликая друг друга]; стужа стояла такая, что за эти два или три дня погибли от холода два или три человека.
Мне понадобилось совершить омовение. В одном арыке вода у берегов покрылась льдом, но посередине из-за быстрого течения не замерзла. Я вошел в арык и совершил омовение и окунулся шестнадцать раз. Холодная вода сильно на меня подействовала.
На рассвете мы переправились по льду через реку возле Ходжента. Оказалось, что Шейбани-хан, разграбив окрестности Шахрухии, ушел».
Во время обратного перехода через заснеженные вершины Бабуру пришлось пережить боль утраты. Нойон Кукулдаш, один из его ближайших друзей, отстал от своих товарищей, чтобы принять участие в местном празднике, на котором состоялся пир в его честь. Во время него он погиб при загадочных обстоятельствах. Опечаленный Бабур подозревал, что к смерти его друга был причастен изворотливый молодой катамит, затаивший смертельную обиду на Кукулдаша. Как бы то ни было, теперь его друг лежал под мерзлой землей, и Бабур с трудом заставил себя произнести свое обычное «Так было суждено!».
С приходом весны холода пошли на убыль. Однажды утром, когда Тигр развлекался, наблюдая за работой каменщиков, высекавших на скале у истока ручья строки философских стихов, ему донесли, что на дороге снова видели узбеков, направлявшихся в сторону деревни. После бессмысленной гибели Кукулдаша это известие вызвало в его душе целую бурю чувств. «Мне пришло на ум: «Жить так, скитаясь с горы на гору, без дома и крова, не имея ни земель, ни владений, не годится. Пойдем лучше к хану в Ташкент». Так говорил я себе. Касим-бек очень возражал против этого. Он предал казни трех или четырех моголов, как уже упоминалось. По этой причине он не решался идти к их товарищам. Я долго его уговаривал. В конце концов он покинул меня и направился со своими братьями и приближенными в Хисар… Я же отправился в Каменный город к хану».
Начиналось лето 1502 года. Бабур отложил свой отъезд до окончания ритуальных празднований, завершающих месяц поста Рамазан. Лишь немногие из приближенных выразили желание сопровождать его в пути. Не имея достойного подарка, который он мог бы преподнести своему дяде, Бабур написал и тщательно отделал рубаи
[17]
, начинающееся словами: «Никто не вспоминает о человеке в беде…»
Он и сам не знал, какой помощи ждать от хана.
Под знаменами Чингисхана
Махмуд-хан проявил подобающее своему положению гостеприимство и устроил племяннику самый сердечный прием. Хотя номинальный предводитель монголов и сам баловался стихосложением, однако на поднесенное Бабуром четверостишие он из осторожности не ответил. «Его владение поэтическими образами кажется довольно убогим», – записал униженный Бабур.
Такую же осторожность дядя проявил и в обсуждении нового плана Бабура, который предложил сообща возглавить армию монголов, чтобы наказать и уничтожить непокорного Танбала – гораздо более легкого противника по сравнению с прославленным Узбеком. Это предложение Махмуд-хан вроде бы одобрил, однако истинные причины своего согласия оставил при себе. По случаю выступления в поход хан организовал настоящую церемонию. Бабур невольно стал участником старинного ритуала благословения военных знамен.
«Между Бишкеком и Самсираком произвели смотр войску. По монгольскому обычаю распустили знамена. Перед ханом водрузили девять знамен со свисающими с них конскими хвостами. Один из моголов привязал к бедренной кости быка, которую держал в руке, длинное белое полотнище, другой привязал еще три длинных полотнища к верхним концам трех знамен чуть ниже конских хвостов и расстелил их по земле. На конец одного полотнища ступил ногой хан, на конец другого его сын, а на конец третьего я. Первый могол, держа в руках бычью кость с привязанным к ней полотнищем, что-то сказал по-могольски, глядя на знамена, и подал знак. Хан и все те, кто стоял подле него, взяли чаши с кумысом и выплеснули понемногу в сторону знамен. Заревели трубы, ударили барабаны, воины в строю все как один трижды испустили боевой клич, потом сели в седла и трижды проскакали галопом вокруг знамен.