Воскресение в Третьем Риме - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Микушевич cтр.№ 93

– А кровь свою ты дал ей до этого или после этого? – вдруг спросила она его.

– До этого, матушка, – ответил он, не решившись сказать „мама“. – Я хотел узнать…

– Знаю, что ты хотел узнать, – прервала она его, и Платон Демьянович не понял, знает ли она, что он хотел узнать, или она знает то, что он хотел узнать.

– Знаю и то, что она хочет, – продолжала Евстолия. – Клади поклоны. Я скажу тебе, когда довольно будет.

Платон Демьянович отвесил, как он думал, поклонов сто, так что с непривычки заболела поясница. Боль показалась ему особенно острой, когда, он услышал слова матери Евстолии:

– Коли ты уж в наших местах оказался, сходи на озеро на Светлое. Там как раз на третью ночь от нынешнего дня будет, что бывает…

Благословлять сына на посещение озера Светлоярого Евстолия не стала, только напомнила ему, что находится он вблизи от невидимого града Китежа, если не в самом невидимом граде, где блазнят, правда, и еллинские прелести, которые сделал своей профессией тезка языческого философа, слывущего, впрочем, и предтечей православного богомудрия, так что мать Евстолия могла бы и благословить сына на хожение во град невидимый. Ко святым местам, как известно, не ездят, а ходят, но Евстолия предоставила сыну лошадей, чтобы он не опоздал к празднику и доехал, докуда можно.

Проезжая глухими лесами, а потом идя вслед за молчаливым проводником по зыбкой, колышущейся под ногами торфяной тропе, Платон Демьянович думал, как невероятно сочетаются в русском имени Иван Купала суровейший, непреклоннейший аскет Иоанн Предтеча (строгость его пустынничества ставили в пример Самому Иисусу Христу) и страстно веселый, необузданный бог оргий Дионис, вроде бы совершенная противоположность всякому аскетизму и в то же время бог страдающий, умирающий и воскресающий, тоже в своем роде предтеча Иисуса Христа. Предтекать, предтечь, течь и купать – разве не синонимы? А само имя Иван Купала – Иоанн (Божья благодать) и Купала, вроде бы Креститель (отсюда же купель), но этимологически Купала родствен Купидону происходит от слова „кипеть“, а не „купать“. Страсти Христовы, но бывают страсти по Дионису, и они тоже умерщвляют, испепеляют плоть; Дионис и родится из пепла Семелы, из ее бывшей плоти, испепеленной молнией. Мельказо – сын Грома, а старец Иоанн Громов… Озеро-то зовется Светлый Яр… И тут Чудотворцеву вспомнился Михаил Серафимович Ярилин-Предтеченский, единственный гласный руководитель театра „Красная Горка“. А ведь „Снегурочка“ идет в театре „Красная Горка“ как раз сегодня… Не ради ли этого спектакля Чудотворцев приехал из-за границы? Он мог бы сегодня увидеть ее, „красавицу с очами лазурными“, посмотреть, не Весна ли Красна та, берущая кровь на анализ, пусть хоть Снегурочка, но похожа ли она на нее или нет… А ему отвели глаза святыней, отвлекли, завлекли сюда, пусть во град невидимый, но Красная-то Горка там, а не здесь. Неужели мать Евстолия в сговоре… с Гордеевной? А София? Или она оставила его? Или он отошел от нее, сам не заметив как?

На этом месте Платон Демьянович всегда замолкал и молчал, пока я не задавал ему один и тот же вопрос:

– Но вы же видели, Платон Демьянович, Невидимый Град в озере?

И Чудотворцев отвечал мне с небольшими вариациями одно и то же:

– Но хоть вы-то знаете, дитя мое, что град Китеж не в озере, а на холмах прибрежных. По-видимому (что я говорю! По-видимому, хотя град-то невидимый), холмов этих тоже семь, как в первом и в Третьем Риме. Когда Иванова ночь кончается, на рассвете Невидимый Град отражается в Светлом озере, и некоторые его видят и слышат звон его колоколов.

– Вы видели, Платон Демьянович?

На этот вопрос Чудотворцев отвечал многозначительным молчанием, дескать, сам понимаешь.

– А колокола вы слышали? Звон колоколов?

– Был звон, был. И теперь звенит…

Но Чудотворцев не был бы Чудотворцевым, если бы не добавлял, усмехнувшись:

– А может быть, в ушах у меня до сих пор звенит.

Когда Платон Демьянович вернулся в скит и заговорил было с Евстолией о малолетнем Полюсе, игуменья пропустила его слова мимо ушей, удовлетворившись известием, что мальчик здоров. Как Олимпиада не хотела других детей, чтобы они не обездолили Павлушу, так Евстолия знать не хотела внука, ибо вся ее взыскательная жестокая любовь сосредоточилась на сыне. Но и она, сколько могла, удерживала Платона от возвращения домой, опасаясь то ли полиции, то ли Бог знает кого по имени София. Она напомнила Платону, что ему пора навестить родню между Кубанью и Тереком и что там его ждут. Евстолия, еще в бытность свою Натальей, ездила туда с Платоном лет восемь назад. Она получила известие, что отец ее Василий Евдокимович лежит при смерти без языка и не худо бы дочери проститься с отцом, показать ему внука, а тогда, может быть, он и простит ее, кто знает. Но когда Наталья приехала с Платоном на отцовский хутор, Василия Евдокимовича уже не было в живых, он был отпет и похоронен, а родня не обратила особого внимания на студента Платона; один из дядьев дал ему только несколько уроков верховой езды.

Эти уроки пригодились Платону Демьяновичу, когда ему навстречу выехал верхом двоюродный брат Натальи Питирим Троянов. Поджарый, статный, как сама Наталья, он являл еще больше горских черт в своем облике. Темно-русая борода, изрядно прихваченная сединой, была по-горски подстрижена. Питирим носил черкеску с газырями, папаху с малиновым верхом, был опоясан кинжалом в дорогой серебряной оправе и сидел в седле так, что знаток с первого взгляда мог предположить: такой всадник должен был в свое время взять немало призов за джигитовку. Платон Демьянович только что сошел с арбы, которую нанял, чтобы добраться до здешних мест. Вершины снежных гор, освещенные закатным солнцем, радужно розовели, казалось, неподалеку. Питирим вел за собой оседланного коня, и со снисходительной усмешкой смотрел, как Платон Демьянович рассчитывается с ногайцем-возницей. Тот почтительно приложил руку ко лбу и к сердцу, когда Питирим взмахом руки отпустил его. Платон с недоумением посмотрел на дядю. „А как же я…“ – заикнулся было Платон. „А вот, – указал ему Питирим на оседланного коня, – конек добрый! Довезет в аккурат“. Питирим подождал, пока арба исчезнет за поворотом, потом положил Платону руки на плечи и негромко произнес:

– Светбог!

– Святбог! – ответил Платон, вспомнив, чему его учили вместе с верховой ездой.

– Сватбог, – заключил Питирим и только после этого обнял племянника и приторочил его дорожный чемодан к своему седлу. Платон Демьянович с опаской сел в седло, дядя бережно держал ему стремя. Путь оказался неблизкий, да еще в темноте, наступившей по-южному быстро. Несколько раз Платон вцеплялся руками коню в гриву, чтобы не вывалиться из седла. Настоящий казачий конь сбросил бы такого всадника, но этот оказался покладистым, специально объезженный, чтобы возить гостей. Когда приехали на хутор Питирима, сразу же сели за ужин. Хозяйка, бабука Маланья, сидела рядом с Питиримом. На стол собирали невестки. Красавица казачка поставила перед Платоном вареники с творогом и кулагу с вишней. Ели молча, пили чай с медом. После ужина сам Питирим указал гостю его комнату „Вот тебе кунацкая, – сказал он, – почивай, а завтра потолкуем“. И Чудотворцев непривычно скоро заснул под мелодичное завывание шакалов.