Воскресение в Третьем Риме - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Микушевич cтр.№ 37

Но усиленные ученые занятия не мешали Аристарху Ивановичу посещать Екатерину Павловну Горицветову, а посещения его, и прежде регулярные, даже участились после отставки. «Живу между Марией Федоровной и Екатериной Павловной, так сказать, между двух огней», – позволял себе несколько рискованно шутить отставной дипломат, правда, едва ли только не с глазу на глаз с одним из этих огней, с Екатериной Павловной; та в ответ хмурилась и одновременно невольно улыбалась. Оба огня были княгинями, причем вдовствующими, хотя одна из них звалась благочестивейшей государыней, а другая… На этот счет Аристарх Иванович имел свое мнение, и кое-кто из иных сверхвнимательных читателей полагал, что вычитал или вычислил его из «Империи Рюриковичей». Сама Екатерина Павловна изредка бывала при дворе, а с Марией Федоровной виделась даже несколько чаще; злые языки поговаривали вполголоса, что предметом их бесед был все тот же Аристарх Иванович, хотя лично я думаю, что не столько он сам, сколько его книга, но кто знает, может быть, наоборот, он сам. Отставка Аристарха Ивановича курьезно совпала с исключением будущей моей тети Маши из Смольного института. «Ну вот, милая мадемуазель, мы с вами оба отставные, – шутил Аристарх Иванович в своем стиле, – я отставной государственный муж, а вы отставная благородная девица». Неужели он подозревал, как сбудется его шутка в его собственной жизни и в жизни милой мадемуазели? Шутки Аристарха Ивановича в петербургских салонах с недавнего времени начали сближать с пророчествами князя Кеши. Екатерина Павловна ужасалась остротам Аристарха Ивановича, но в глубине души принимала их к сведению и ценила их, так как они ее успокаивали. «Понимаю, драгоценная княжна, почему вы держали маркиза де Сада под подушкой, – продолжал Аристарх Иванович, – родная душа, ничего не скажешь. Представьте себе: Франция, 1792 г., заря якобинского террора. Наш дорогой маркиз предлагает воздвигнуть надгробие – кому? Божественной Лаурег своей прародительнице, воспетой Петраркой. К сожалению, портреты Лауры не сохранились, но я не сомневаюсь: милейший маркиз был на нее похож, боюсь, что точная копия, и если бы Петрарка, увенчанный лаврами ради Лавра (не забудьте, Лаура есть лавр), так вот, если бы Петрарка заглянул в книги, написанные в Бастилии отдаленным потомком своей мадонны, он подтвердил бы, что и мадонна Лаура на него слишком похожа. Да и все причуды достойнейшего маркиза не с того ли начались, что священник спутал имена, нарек младенцу не то имя при крещении. Следовало назвать его исконным родовым провансальским именем Альдонс, а парижский попик возьми да и назови его Альфонс, Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад. А вы представьте себе: маркиза нарекли Альдонс. Это был бы другой человек; думаю, он стал бы схимником, мучеником, если не католическим, то катарическим (альбигойским). Ведь имя Альдонс – это катарсис, что, надеюсь, подтвердит и Платон Демьянович. (Чудотворцев нередко заходил вместе с Аристархом Ивановичем в квартиру княгини Горицветовой и при этих словах своего приятеля с готовностью кивал.) – Кстати, имя Альдонс никого не напоминает вам? – продолжал Аристарх Иванович. – Как звали возлюбленную Дон Кихота? Дульсинея, говорите вы. Против этого нечего возразить, но настоящее-то ее имя Альдонса Лоренсо. Узнаёте нашего дражайшего маркиза (иногда его называют божественным) в Дульсинее Тобосской? А кто поручится, что у Лауры не было тайного катарического (катарсического, то есть очистительного) имени Альдонса? Кто же она, если не Дульсинея? А наш божественный маркиз – Дон Кихот и Дульсинея в одном лице, так что ему самое место под подушкой у нашей истинной Дульсинеи (он слегка кланялся в сторону княжны Мари). Сами посудите, как же в наш вырождающийся век не исключить из института благородных девиц Дульсинею, дочь Дульсинеи, она же Лаура, будь я Петрарка».

Согласитесь, Екатерина Павловна не могла не улыбнуться при этих словах.

– А что еще дедушка говорил, вы не помните, ma tante? – не мог удержаться я. У меня с моей тетушкой-бабушкой было непререкаемое правило: на людях я называл ее «тетя Маша» и говорил ей «ты», а с глазу на глаз обращался к ней непременно на «вы» и непременно называл ее «ma tante» или «tante Marie».

– Мало ли что он говорил. – Мария Алексеевна поджимала губы, пока не затягивалась очередной папироской. – Он же был говорун, в том же роде, что Петр Яковлевич Чаадаев и Федор Иванович Тютчев, тоже дипломат, mon enfant (до самой своей смерти она называла меня наедине «mon enfant», дитя мое, и только на людях «Инок», как меня звали все наши знакомые, и не только наши, но и мои, среди которых был народ со всячинкой, включая блатных). – Мало ли что он говорил. Он любил играть в слова. Например, maman, Екатерину Павловну, он называл Словараня или Сольвейг.

– Сольвейг, это я понимаю. А почему «Словараня»?

– Никто или почти никто этого не понимал. Между тем это так просто, – любил говорить он. «Словараня» – анаграмма имени «Ярославна». Ваш дедушка коллекционировал анаграммы. «Анаграммы – мои геммы», – говорил он. Помните: «Ярославна рано плачет Путивлю городу на забрале»? (Она процитировала «Слово о полку Игореве» наизусть.) И там же: «утру князю кровавые его раны на жестоцем его теле». Словараня – рань слова, его рана, и исцеление раны. Ярославна и Сольвейг – одно и то же имя.

– Одно и то же?

– Сольвейг – солнечный путь. Яр – солнце, слава – его сияние, свет, по-персидски хварно, харизма. Ярославна – Солнцевна. У нее алгарь-камень.

– Агарь?

– Может быть, Агарь отсюда же. Но ваш-то дедушка цитировал Вольфрама фон Эшенбаха:

Wirt jender herrenlos ein lant,

Erkennt si da die gotes hantf

So daz diu diet eins herren gert

Vons grales schar, die sint gewert.

Иногда он цитировал так, а иногда немножко иначе: «von algars schar». Надеюсь, вы понимаете, mon enfant?

(И теперь я иногда произношу про себя: «Дарован будет государь Алгарью, как бывало встарь».)

– Он и maman называл «princesse Сольвейг», а когда и мадам Алтарь. Но интереснее всего обследовал он небо…

– Астрономией дедушка тоже занимался? – спросил я, услышав об этом в первый раз, но и потом обязательно повторял этот вопрос, следуя нашему непререкаемому ритуалу.

– Астрологией. Да, занимался. И алхимией, кажется, тоже. Но то была не астрология. Он спрашивал, почему по-русски не говорят: «Да хранит вас Небо, да поможет вам Небо», и когда мы с maman не знали, что сказать, сам объяснял. По-русски «небо» недаром напоминает «небыль». Бога так не назовешь. Русское «небо» родственно немецкому «Nebel» («туман»). А в старинном произношении «Nebel» было «Nibel», и отсюда Нибелунги, Тумановичи или Небовичи. При этом он слегка кланялся в мою сторону, иной раз даже расшаркивался передо мной и добавлял: «Так-то, Мария Небовна. Что, если вы не только Дульсинея, но еще и Кримгильда, кроме всего прочего?» Только, на мой вкус, уж слишком он всем этим небесным злоупотреблял, как все вы, Фавстовы, Небовичи… Обидно даже…

Тут Мария Алексеевна поджимала губы до следующей папироски, но и затянувшись, резко меняла тему. Со временем я предположил и почти уверился в том, о чем tante Marie никогда не говорила: регулярные визиты Аристарха Ивановича к Екатерине Павловне не были простой вежливостью. Он рано овдовел, и у Екатерины Павловны были известные основания ждать с его стороны более решительного шага, хотя бы объяснения, если не предложения, которое она, по всей вероятности, отклонила бы, но не прочь была выслушать. Во всяком случае, смутная надежда годами грела сперва молодую, потом не очень молодую вдову Но намеки на объяснение если и были, то безнадежно терялись в куртуазных любезностях Аристарха Ивановича, и он вдруг спешил откланяться, а Чудотворцев оставался, и Аристарх Иванович едва ли не уступал ему место, что должно было втайне особенно задевать Екатерину Павловну. Не говоря уже о том, что Платон Демьянович в то время был женат, он имел большой успех у женщин, был избалован женским вниманием и привык ждать от женщины первого шага. Как раз тогда ходили слухи об его очередном скандальном романе с балериной, и Екатерина Павловна, наслаждаясь интеллектуальным блеском чудотворцевской беседы, чувствовала себя оскорбленной. Пусть она несколько старше Чудотворцева (между нами говоря), но какого же мнения о ней Аристарх Иванович, если он с такой легкостью, так упорно подвергает ее изощренным искушениям нового Клингсора, а сам отказывается от нее. Когда она впоследствии называла Феденьку Фавстова Живым Трупом, не брала ли она задним числом реванш над его отцом, сама же себя упрекая за это? Потребовалось немало времени для того, чтобы я начал догадываться, до какой степени ma tante Marie разделяла чувства своей матери, унаследовав не только ее душевный склад, но и ее несостоявшийся роман с мучительным продолжением.