Воскресение в Третьем Риме - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Микушевич cтр.№ 27

Впрочем, юная крестница княгини сама писала кое-что. Княгиня давно уже была озабочена ее дальнейшим образованием. Атала получила воспитание сугубо аристократическое, но ее нельзя было отдать, скажем, в институт благородных девиц, поскольку невозможно было документально подтвердить ее дворянское происхождение, а отдать свою крестницу в пансион попроще категорически отказывалась Нина Герасимовна. Василий Евдокимович хотел думать, что княгиня противится этому, опасаясь, как бы Наталью не отвратили там от святоотеческой веры и казачьего образа жизни, но, скорее всего, Нина Герасимовна просто не хотела расстаться со своим alter ego, не могла отказать себе в том, чтобы изо дня в день глядеться в свое ходячее, скачущее на коне зеркало, где к тому же она видела себя молодой или даже юной, так что привязанность княгини к Наталье не лишена была своеобразного женского эгоизма, окрашенного при этом изрядной долей ревности Бог знает к кому. Так что Наталье приходилось довольствоваться в княжеском доме домашним образованием. Уроки российской истории и словесности давал ей приходящий учитель из бывших семинаристов (не тот ли, который назвал трех дочерей Василия Темлякова харитами?). Однажды Наталья представила своему учителю сочинение по «Демону» Лермонтова. Сочинение, написанное порывистым девичьим почерком, растянулось десятка на два страниц. Учитель тщательно прочитал его, выправил орфографические ошибки (Наталья была не в ладах с буквой «ять»), подчеркнул галлицизмы (чувствовалось, что некоторые свои мысли барышня переводит с французского), покачал головой и предложил сочинение Натальи вниманию княгини. Та в свою очередь прочла его и не знала, что сказать своей крестнице. Наталья, несомненно, отдала должное причудливой библиотеке своей крестной матери. В сущности, она написала небольшой трактат о демонах и демоническом в мировой культуре. Наталья начинала с того, что великим демоном Сократ называл не кого-нибудь, а самого Эрота. (Наталья замечала при этом вскользь, что ранние христианские авторы называли Божественным Эросом Христа.) Свой особый демон был и у самого Сократа, и ссылки на этого демона до известной степени обусловили смертный приговор, вынесенный Сократу. Его, как известно, и обвиняли в том, что он вводит новых богов, а кто же такой свой личный демон, если не один из этих новых богов? Далее Наталья подробно останавливалась на высказываниях Гёте о демонах и демоническом, которому особенно подвержены, по его мнению, музыканты, в частности Моцарт. Гёте явно связывал творческую стихию в человеке с демоническими влияниями. В этом Гёте не далек от мусульманской традиции, связывающей поэтическое вдохновение с воздействием джиннов, а кто такие джинны, если не демоны? По преданию, Мухаммед, встретив поэта Зухайра, воскликнул: «Да сохранит меня Аллах от сидящего в нем джинна!» В то же время демоны могут сближаться и с ангелами. Так, в «Антонии и Клеопатре» Шекспира прорицатель сперва говорит о демоне, потом об ангеле Марка Антония чуть ли не в одном и том же стихе, очевидно имея в виду одну и ту же силу. (Наталья не отказала себе в удовольствии сослаться на шекспировский оригинал: Act II, scene III.) Согласитесь (обращалась Наталья к своему учителю, а может быть, не только к нему), – такое сближение демона с ангелом почти в духе Лермонтова, ибо кто такой лермонтовский Демон, если не ангел: «…блистал он, чистый херувим». Допустим, Люцифер – тоже падший ангел, но не примечательно ли, что Демон Лермонтова пока еще не в аду:

То не был ада дух ужасный,

Порочный мученик – о нет!

Он был похож на вечер ясный:

Ни день, ни ночь, – ни мрак, ни свет.

Итак, Демон – вовсе не князь тьмы, он похож на вечер ясный и не принадлежит ни мраку, ни свету (Интересно, подозревала ли Наталья, что она в этом затрагивает манихейскую проблематику своего двоюродного брата Питирима, заранее полемизируя с ним?) Любопытно, что в ад Демон может попасть лишь вместе с Тамарой, вернее, туда попадет Тамара за свою любовь к Демону, а Демон готов ей сопутствовать как верный возлюбленный. «А наказанье, муки ада?» – робко спрашивает Тамара. «Так что ж? Ты будешь там со мной», – решительно обещает Демон, но происходит как раз обратное: Тамара уступает любви Демона и попадает в рай: «Она страдала и любила – и рай открылся для любви!» («Любви к кому?» – иронически вставляла Атала, напоминая таким вопросом Марину Цветаеву. Кстати, «Марина» – точная анаграмма имени «Ариман», вестернизированная форма персидского имени Ангро-Манью, он же и есть князь тьмы. Как не покончить самоубийством, когда прочтешь свое имя таким образом?) Итак, Тамара, возлюбленная Демона, в раю, а Демон «один, как прежде, во вселенной без упованья, без любви». Итак, Тамара в раю ценой любви… и ценой измены, а Демон был готов последовать за ней даже в ад. Атала заканчивала свое сочинение гностической легендой. (Впоследствии к ней обратится Мережковский, когда будет писать о Лермонтове.) Прежде всех времен, когда Денница восстал против Бога, одни ангелы остались верны Богу, другие предались Деннице. Одни в раю, другие в аду. Но были и такие, кто не присоединился ни к Богу, ни к дьяволу Эти ангелы заселили мир. Они люди или демоны, что одно и то же. Им предоставлена возможность сделать выбор между тьмой и светом. Вот почему Демон «ни день, ни ночь, – ни мрак, ни свет». Тамара могла спастись только вместе с ним, и неизвестно еще, не обернется ли для нее рай адом.

Нина Герасимовна могла бы счесть это сочинение романтическим бредом экзальтированной девицы, но она прочитала, задумалась и, кажется, что-то вспомнила. С тех пор на верховых прогулках крестной и крестницы начало твориться что-то странное. Время от времени княгиня позволяла себе даже, по выражению того же Лермонтова, оскорбить свою лошадь ударом хлыста, чтобы первой доскакать до заветного поворота, где она когда-то обещала своей крестнице явление Демона. Можно было подумать, что крестная мать стремится оградить свою крестницу от соблазнительной встречи, но не норовила ли она встретиться с Демоном сама, первая, как ей уже случалось? Вероятно, Атала так и думала. Она тоже прибегала к хлысту, чтобы не отстать от княгини, и нередко вырывалась вперед, рискуя сорваться в пропасть. За поворотом обе они вдруг резко останавливались, и каждая ревниво вглядывалась в разгоряченное лицо другой, как бы ища на устах и ланитах соперницы следов чего-то. Любопытно, что эти дикие скачки изнуряли скорее младшую, чем старшую. Горничная стала докладывать барыне, что барышня не спят по ночам, все свечку жгут, а заснув, страшно взвизгивают или болезненно стонут. Нина Герасимовна пыталась расспрашивать свою крестницу, здорова ли она, но Наталья или ничего не отвечала, или односложно отнекивалась. Она только вспыхивала, когда заходила речь о том, чтобы показаться врачу, и категорически заявляла, что совершенно здорова. Тем не менее княгиня решила все-таки пригласить врача к обеду, предупредив его, в чем дело. За обедом опытный доктор долго присматривался к Наталье, а оставшись наедине с княгиней, осведомился, сколько барышне лет. «Семнадцать», – ответила княгиня. «Что ж вы хотите, – улыбнулся доктор, – замуж пора, хоть это и не принято так рано в вашем кругу. Горская кровь играет. Сами понимаете…» И княгиня вспыхнула не хуже своей крестницы, приняв последние слова проницательного доктора на свой счет.

Между тем здоровье Натальи ухудшалось на глазах. Она буквально таяла, как свечка. Горничная докладывала барыне, что барышня не только не спит по ночам, не просто стонет во сне, а часами рыдает, да так, что в соседней комнате уснуть невозможно. И княгиня снова попыталась вызвать Наталью на откровенный разговор. «Зачем ты скрываешь от меня, доченька, что тебе неможется?» – спросила княгиня, положив руку на пылающий лоб крестницы. Та только пожаловалась на душный вечер. «А по ночам тебе каково?» – настаивала княгиня. Наталья потупилась. «Почему бы просто не сказать: меня терзает дух лукавый?» – вполголоса знахарской скороговоркой произнесла крестная. И Наталья закрыла лицо руками.