Датский король - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Корнев cтр.№ 89

— Ты знаешь, мне сейчас действительно показалась, что собака живая. А ночью мне приснилось, что собаку Флейшхауэр убили подсвечником.

— А я думал, у меня это по пьяни. А чего ты ко мне пришел?

— У меня совсем не осталось денег. К тому же несколько дней назад у меня пропал брат Иван. И мне приснилось, будто ты его убил и тебя посадили в тюрьму. Ты мне не веришь, я вижу? И вправду, бред какой-то. А мне еще приснилось вот что: в Бобруйске через неделю Господь обрушит крышу на головы тридцати четырем своим приверженцам, поющим воскресный канон; за океаном, в угольных копях Колорадо, произойдет настоящее побоище шахтеров с полицейскими, а у самого мыса Доброй Надежды 13 декабря столкнется с айсбергом и затонет теплоход-гигант «Голем». А в Амстердаме с большим успехом пройдет выставка твоих московских коллег из «Бубнового валета». Никогда такие странные вещи мне не снились. Так ты моего брата не видел?

— Слушай, тебе вещие сны снятся. Как раз заходил сюда утром! Жив еще, курилка, хотя и пьян был мертвецки, зато с какой-то мамзелью. Еще на выпивку попросил. Не поверишь — пятьдесят целковых ему понадобилось на водку! Наверное, целую казенную лавку решил купить…

«Сочиняет или правда?» — задумался Арсений.

— Да ты не беспокойся, я ведь не жадный — дал ему, что просил. Только, выходит, тебе я остался должен на пятьдесят рублей меньше — бухгалтерия дело строгое, точность любит.

— Скажи на милость, отец Феогност, а отчего это так неожиданно к нам едет сам Владыка? — простодушный отец Антипа периодически обращался к настоятелю на «ты», и тот уже даже привык к подобной вольности сослуживца.

— Официальные причины ты знаешь — в целях соборного единения, да заодно с инспекцией — проверить соответствие церковного обихода всем каноническим правилам. Но главное, он хотел лицезреть…

— Икону?

— Произволением Божием о ней уже и в консистории известно, хотя рапорт в Святейший Синод я пока не представлял. Повезло тебе, такая честь…

— Если бы я это понял в то утро. Так уж случайно вышло; вот ежели бы вы, отец, были на ранней литургии, а я на поздней, то вам бы ее в белы руки и вручили. Да какая разница, вас приход тоже очень любит.

Я недели две замечаю, когда на Проскомидии частички вынимаю: что ни записка, так первое имя — ваше. Поминают чаще, чем Высокопреосвященнейшего.

— О здравии, надеюсь?

— Не шути так, отец протоиерей!

— Да, отче Антипа, не по заслугам мне мой чин, а по их молитвам, — вздохнул пожалованный чином протоиерея настоятель единоверческой церкви Святителя Николая Феогност Рассветов.

— Как говорится, были вы иереем, то есть «за евреев», а теперь стали протоиереем…

— То есть «против евреев», — засмеялся отец Феогност, — «хоть смеяться, так оно старикам уж и грешно» [174] . А если серьезно, то и прихожан больше и больше, даже в будни во время службы едва через храм протиснуться можно. А каков приход, таков и доход: теперь за неделю столько выходит, что можно Северный придел расписать и золоченые Царские врата туда заказать.

Пока старушки и служители суетились, с усердием готовя храм к завтрашнему приезду правящего архиерея, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира, батюшки вдвоем пили чай в трапезной.

— А у меня, ваше преподобие, тут было такое искушение, долго не решался вам рассказать; боюсь приезда Владыки: как-то он теперь на меня, грешного, посмотрит? Ведь вот что приключилось: на следующий день, как нам пожертвовали икону, я сослужал в Лавре экзарху Грузии на поздней Литургии. На Великом Входе мне нести Агнца. Начинаю, благословясь, постепенно, митрополита поименовал, а потом про экзарха: «Господина нашего… Высокопреосвященнейшего Димитрия… архиепископа Карталинского…», а дальше, знаешь, идет такой красивый подъем, и я на одном дыхании должен произнести «и Кахетинского». Тут у меня точно бес какой продолжение титула из головы вышиб! Держу дискос, аж пальцы свело, вспотел в одну секунду. На клиросе, вижу, начинают щелкать по горлу: мол, вино кахетинское, и архиепископ соответственно. А я брякаю во весь рык: «и Шампанского», и ухожу в алтарь.

Отец Феогност, до которого эти слухи уже дошли, соболезнующее произнес:

— Что, даже забыл — «да помянет Господь Бог…»?

— Забыл, батюшка! Стыдно сказать! Хорошо, кто-то за мной закончил как полагается.

— Не расстраивайся, отец Антипа. Владыка, даст Бог, ради твоего голоса простит. Наверное, ты своей октавой возгордился, вот тебя Господь так и посрамил — вразумил. И то. смешно сказать, — такой богатырь, а так смущаешься.

— Я в алтаре глаз поднять не мог. Ничего не вижу, не слышу и молиться не могу, только умом «Господи, помилуй!» вопию.

— Завтра уж постарайся, соберись с духом, нельзя будет нам опростоволоситься. А мне ведь тот воскресный день тоже запомнился. Я уже успел переоблачиться; подходит ко мне человек некий, одет богато, пенсне золотое, перстни. Но, вижу, не из нашей паствы — слишком уж к руке моей припал, чуть не на колени броситься норовит! Говорю ему: «Что же вы, батюшка, в грязь-то передо мной кидаетесь — я не епископ». А был тот господин, отец Антипа, сам директор Императорского Мариинского балета, действительный статский советник, — за постановку спектаклей отвечает, организует гастроли и лично представляет самому Государю! Мне отрекомендовался со всеми чинами и регалиями: «Анна» у него «за заслуги перед отечественной сценой».

— И что же ему понадобилось? Артист — в нашем храме редкий гость.

— Вот и я удивился. Оказалось, что в его театре несчастье стряслось. За неделю до очередной премьеры один мастеровой, заблудший раб Божий Тимофей, кажется, ночью прямо на сцене удавился, среди разобранных декораций.

— Место, прямо сказать, искусительное! И что директор? Неужели висельника отпеть просил, отец протоиерей?

— Да ты погоди, не перебивай! Если бы меня о таком непотребстве попросил сам Государь, — батюшка поспешно перекрестился, — я и то бы не согласился, не взял бы грех на душу. Просто понадобилось переосвятить театр. Сам знаешь, как положено соборными правилами. Мариинский театр в этом смысле место несчастливое: архитектор, строитель его (к слову, неправославный), перед концом постройки упал с лесов. Насмерть, конечно, — с такой-то высоты… Теперь еще самоубийство. Вдобавок деликатное обстоятельство: на премьере должна была присутствовать Августейшая чета, и освящение, конечно, требовалось неотлагательно. Меня сомнение взяло: почему выбор пал на пастыря единоверческой церкви, а не обычной синодальной? Театральное руководство решило просить исполнить требу именно меня (потом обязательно объяснит мне почему, а теперь не до этого — дескать, нужно срочно приготовиться и завтра все управить). Положился я на Господа: дело Богоугодное, Императорский театр все-таки, не канкан ведь! На следующий день подали к церкви лимузин. Возле театра нас уже целая процессия ожидает, во главе сам директор. Только ступил я на мостовую, этот грузный господин опустился на одно колено, как в рыцарских романах, и, не дожидаясь благословения, впивается мне в руку, а потом и вовсе край подрясника облобызал. Вся театральная братия, начиная с дирекции, фрачников разных, фасонистых дам, и кончая мастеровыми, стоит по сторонам ковровой дорожки, по которой, выходит, мы должны торжественно проследовать в театр. Иконой не встречали вообще: я заметил, что среди присутствующих и голову-то мало кто преклонил, не то чтобы перекреститься. Даже шепоток послышался недовольный, шуршание какое-то, будто крыса прошмыгнула, и совсем мне неуютно стало, отец Антипа. Но сам директор так и бегает около нас, так и лебезит, к тому же распоряжения успевает раздавать. Пригласил нас проследовать в директорскую приемную, а мы-то хотели было в вестибюле помолиться, а потом уже окроплять здание. В приемной, слава Богу, много икон оказалось (теперь думаю, со всего театра собрали, потому что в тот день больше ни одной видел, разве что в его кабинете). Начали мы с псаломщиком и пономарем молебен, думали, артисты нас поддержат, подпоют, где хору положено, а те только «Господи, помилуй» неуверенно подтягивают, и слышится мне все тот же противный шепоток. Настал черед театр освящать. Впервые пришлось такую громадину-то. На этот раз директор ко мне в коридоре подходит и вполголоса извиняется: «Простите, святой отец! В разгаре следствие, каждый день в театре множество полицейских чинов. Сегодня выходной, их нет. Напряжение, знаете ли: люди напуганы, подавлены — такое несчастье! К тому же у нас ведь многие неправославные. Такая обстановка, святой отец». Мне его обращение так слух и резануло, я же не пастор или ксендз. «Понимаю вас, ваше превосходительство, но попрошу меня больше не смущать — я никакой не святой, называйте меня „батюшка“ или „отец Феогност“». Вижу, директор побагровел — нецерковный человек, но говорит: «Да, да, конечно, батюшка».