Датский король - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Корнев cтр.№ 27

Но прошло детство, наступило дышащее романтическими мечтами отрочество, и, попав однажды в балет (это была «Спящая красавица» в постановке Петипа на петербургской сцене), Ксения как-то сразу вообразила себя Авророй и твердила с тех пор повсюду, что ничего нет прекраснее воздушного парения среди сказочных картин. Словом, в тот самый вечер Ксюша полудетским своим существом поняла — взрослая ее жизнь будет связана с этими почти бесплотными, но прекрасными образами, именно с Императорским балетом. Какая девочка, особенно в возрасте, когда так хочется нравиться всем и вся, не мечтает, чтобы на ее танец из золоченой, сверкающей ложи хоть иногда взирало само Августейшее семейство, выше которого только святые и Господь? Тогда же в своих утренних и вечерних молитвах, одержимая мечтой, Ксюша стала просить Ангела-Хранителя, Божью Матерь «Скоропослушницу», доброго седобородого старца — Николу Угодника об утверждении в намерении стать балериной. Она уже знала: твердая Вера — залог исполнения желания. Жертвенные порывы детства теперь устремились в другое русло, а сердце Ксении по-прежнему жарко горело.

В те сокровенные минуты, когда никто не мог ее видеть, она то и дело крутилась на цыпочках, что-то сама себе напевая вместо аккомпанемента, повторяла и другие запомнившиеся балетные движения и целые фигуры, а если удавалось еще раздобыть какой-нибудь шарф, шаль матери из легкого газа или воздушного шелка, это доставляло девочке особенную радость.

Родители приняли решение единственной дочери «в штыки». Особенно возмущался отец, генерал, в молодости сражавшийся добровольцем в Черногории и Сербии за свободу братьев-славян под началом храброго Черняева. «Что за каприз такой легкомысленный?.. — возмущался он. — Возмечтать о дрыгоножестве! Знакомы мне, mon enfant [59] , эти „гурии рая, девы, подобные ветру“ [60] . Ох уж эта богема. Думаешь, я человек прошлого века? Ничего не изменилось с тех пор, по крайней мере к лучшему! Порядочная девушка должна задумываться об одной „карьере“ — как стать достойной матерью семейства. Артисты — они ведь безобразно живут, у них… сплошь гражданские браки!». Отец краснел, на лбу набухали вены, а подвижные кончики усов праведно топорщились: «Нет и нет — запрещаю!» «C’est mauvais ton» [61] , — вынужденно подтверждала матушка, в душе же ей был близок восторг дочери. А дочь не унималась, говорила, что такова, видно, ее судьба, что она чувствует призвание к танцу и ни о чем больше не хочет слышать. Сказывался отцовский характер. Наконец, вычитала где-то в житиях притчу о скоморохе, который, не ведая молитв, в религиозном порыве прошелся колесом перед образом Богоматери, и Пречистая приняла «моление» его души. Домашних такой довод поразил — из Священного Предания, но все же не разубедил. Своенравной дочери пришлось бежать в Петербург без родительского согласия и существовать на те скромные средства, которые тайно иногда пересылала ей мать.

В столице у Ксении собственным знакомым взяться было неоткуда, а за милостыней к многочисленным родительским, даже к близким родственникам, как и отец, «людям прошлого века», она и не думала обращаться. Нашлись, правда, несколько подруг детства — питомиц закрытых благородных пансионов, но чего, кроме сочувствия, можно было ожидать от неоперившихся, ограниченных в действиях институток? Чем их положение отличалось от того, которое выбрала своевольная Ксюша, — те же чужие люди вокруг, неуютные классы и дортуары с казенными табличками на дверях. Она не любила потом вспоминать время обучения в Хореографическом училище, куда все-таки поступила, не без некоторых ухищрений.

Вступительные испытания пришлось проходить под чужой фамилией (собственная, слишком громкая, могла бы в тот момент только помешать — аристократок неохотно брали в балет). Самое главное, однако, что Ксении не пришлось прибегать к протекции сердобольных тетушек — фрейлин двора. Дальше была пора поистине мученического постижения азов классического танца, годы строгой муштры. Сама Ксения так утешала себя: «И Мария Тальони каждый день делала по 32 battement tendu [62] . Хотела стать мученицей, чему же теперь удивляться? Выходит, в этом Промысл Божий!» И при всех неизбежных терниях на пути к заветной цели она искренне считала себя счастливой.

Иногда Ксении удавалось пообщаться с подругами. Особенно близка она была с Катериной Тучковой, «смолянкой» из графского рода, чье имение находилось по соседству с Дивным — поместьем Ксюшиного отца, домом ее детства. С Катериной они были крестными сестрами, их приняли в один час от одной купели в старой деревенской церкви. Встречаясь в огромном чужом для обеих городе, девушки вместе шли к вечерне. Больше любили нарядную купеческую церковь Воскресения Христова в Апраксином дворе (бывали здесь чаще на Светлой седмице), еще величественную Владимирскую, а порой (в память о бабушке, уже покойной) Ксения приводила задушевную подругу в единоверческий античного вида храм на Николаевской — очень уж по душе была «благородным девицам» строгая древняя служба. После, прогуливаясь по вечерним улицам столицы, они откровенничали, доверяли друг другу свои маленькие тайны, говорили о том, что волновало душу. Тучкова жаловалась на светские премудрости, которым обучали в Смольном: «Неискренность! Чувствую, все это пустое, пустое! Не выйдет из меня придворная дама, Ксеньюшка». Ксения слушала с пониманием — молча, но ей не хотелось ни на что жаловаться: выбрав сцену, она выбрала сладкие слезы творчества.

В труппу Императорского театра ее приняли без препятствий и протекций; видно, и в самом деле сказался талант от Бога. Следивший за успехом юной балерины еще в училище, известный хореограф рискнул дать ей сразу главную партию в балете господина Черепнина «Павильон Армиды» в декорациях модного художника круга «Мира искусства». Балет был одноактный, но стильный, полный средневековой французской романтики. Ксения только и жила репетициями, ожиданием премьеры. Дебют не просто удался — это было блестящее зрелище, многообещающее будущее открылось! Взыскательные столичные балетоманы бисировали, юную танцовщицу вызывали несколько раз. К ногам ее сыпались лучшие букеты от Эйлерса [63] . Все получилось в духе царственной галантности самого балета. Потом одна за другой последовали роли в новых постановках — и снова удачи, восторженные отзывы в прессе. Даже строгий отец, скупой на похвалы, телеграфировал из дома: «Поразила зпт гурия рая тчк побежден тчк не теряй головы воскл зн храни Господь воскл зн». Ксения боялась одного — триумф даст ей повод расслабиться, но словно Ангел-Хранитель оберегал ее от звездного зазнайства, от искушения переоценить свой дар. Она решительно углубилась в черновую работу, видя в этом спасение.

И все же скоро стало понятно: бороться со славой тяжелее, чем кажется поначалу. Почитатели уже узнавали ее на улице, не давали прохода. Тогда-то, вспомнив детство и родное Дивное, Ксения отправилась в Тихвин, в Успенский Богородичный монастырь. На богомолье смиренно просила Чудотворную об укреплении в творческом подвиге. Исповедовалась у преклонных лет иеросхимонаха Михаила. Прозорливый старец долго вызнавал, откуда в «артистке» такая вера, испытывал сугубо, а однажды неожиданно легко благословил: «Вижу — чисты твои помыслы. Театр — Крест твой — и там можно делать добро ближнему, души огрубевшие смягчать, сердца окамененные. Достойно неси Крест сей. Аз, грешный, молиться за тебя буду, и ты, доченька, не забывай сюда дорогу — накрепко запомни! Ну, а там уж посмотрим, как Господь управит…» Все расставила по местам мудрость монашеская: стала Ксения духовным чадом тихвинского старца. С тех пор изо дня в день, так и жила балерина Императорской сцены: репетиции и выступления, до обмороков, поездки в Тихвин в редкие воскресенья, свободные от спектаклей. Даже на чтение времени едва хватало, не говоря уже о делах сердечных.