Датский король - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Корнев cтр.№ 102

— Мы все знаем, что с вами стряслась такая досадная неприятность, но нельзя сейчас отчаиваться, милочка, ни в коем случае! Я, признаюсь, уже и не предполагала увидеть вас здесь, у станка, но раз вы нашли в себе силы, нужно теперь сжать зубы и собраться. Настраивайте себя на успех, молитесь, прогоните боль и вот увидите — все непременно получится. Уж поверьте мне, Ксеничка, чего я только не испытала в этих стенах, и плохого, и хорошего! А вам Бог в помощь!

У Ксении уже не было сил переспрашивать, благодарить за совет и участие. Ком подступал к горлу, и возникшая было уверенность в себе вот-вот покинула бы ее, если бы не упорство Иноходцева, который, наоборот, почему-то всем своим видом выражал убежденность в успехе:

— «Пахита» непременно должна состояться — этот балет точно создан для нас, то есть для вас! Я буду носить тебя (pardon, я хотел сказать вас) по сцене — для меня в этом никакого труда, вы ведь невесомы! Заменю поддержки, а тебе (то есть вам, конечно же) нужно будет только выйти и сделать начальные па, и там уже целиком надейтесь на меня. Кстати, вам разве не сказали, что у вас будет подстраховка? Другая балерина, из корифеек, знающая партию. Ну так, на всякий случай… она тоже будет в костюме Пахиты и в любой момент, если вы не сможете танцевать, тотчас выйдет из-за кулис!.. Но этого «случая» просто не может случиться, уверяю вас, я вам обещаю! А главное — забудьте о своей ноге, ведь я же все время буду рядом — оставьте все опасения…

Как относиться к подобному упорству, если не сказать назойливости, Ксения не знала: «Все так странно, как нарочно… Откуда такая симпатия и обходительность? Ума не приложу, как же мне танцевать! Если даже забыть об этой несчастной Капитолине, думаю, немало нашлось бы охотников посмеяться над моей беспомощностью. Мир-то не идеален, и человек тоже: многим свойственно радоваться чужим неудачам, а кто-то и знать не желает, что я действительно больна. И смех, и грех!»

Балерина выслушала Иноходцева, вернулась в свою уборную, совсем сбитая с толку, и принялась усердно молиться: так, взывая к помощи Святого Духа, она прочла «Царю Небесный», просила Целителя Пантелеймона об «отгнании недуга», потом стала читать почему-то пришедший на память псалом: «Изми мя, Господи, от человека лукава, от мужа неправедна избави мя, иже помыслиша неправду в сердце…» В дверь постучали.

Оказалось, все тот же неотступный Иноходцев. От него было не спрятаться, хотя Ксения, сама всегда готовая откликнуться на чью-то боль, прийти на помощь, не могла оставить без внимания такое участие и поддержку со стороны человека, с которым до сих пор только обменивалась дежурными приветствиями и случайными, ничего не значащими фразами на совместных репетициях и прогонах. А он клялся, что будет вечным должником Ксении, если только та выйдет вечером на сцену, никогда и ни за что не забудет этого благородного смелого решения, а если ему еще когда-нибудь представится возможность быть полезным ей. Ксении Светозаровой, он себя не пожалеет, чтобы исполнить любое ее желание, каким бы фантастическим ни оказалось последнее. Сплошной поток сердечных заверений сделал свое: девушка была покорена искренностью слов и доверилась новому партнеру, она больше не находила странной его напористость. Теперь Ксения понимала, что на него можно опереться как на друга. Иноходцева это явно окрылило: танцовщик успел заказать в буфете громадную вазу колониальных фруктов, лучшее французское печенье от Сиу [190] , при этом умудрился все время быть рядом, не давал Ксении остаться во власти гнетущих ощущений, хоть на мгновение подумать о больной ноге, в общем, делал все от него зависящее, чтобы не оставить балерине никакой возможности для отступления. Наконец новый партнер спохватился, что ему самому еще готовиться к спектаклю, и унесся на своих длинных, сильных, как у породистого скакуна, ногах.

Ксения, не надеясь на свои ограниченные человеческие возможности, продолжала взывать о помощи ко всем святым, мысленно обратилась и к далекому батюшке Михаилу. Она подумала: вдруг именно в этот час старец молится о ее спасении, о здравии души и тела, и стало легче, опять вернулись уверенность в себе, решимость. Благословенным откликом из тихвинской обители в самом сердце прозвучало: «Господь Просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель мой, кого устрашуся?» Ей захотелось снова размяться, в последний раз перед спектаклем испытать свои силы, чтобы уже без малейшего страха и сомнения войти в священное для балерины театральное действо. Нервное напряжение было велико, ноги и даже руки отказывались слушаться, но при этом она чувствовала какую-то необъяснимую, восхитительную легкость на душе, невесомость всего существа. Это была готовность к полету, сродни той, что привычна для птиц и, может быть, для отчаянных авиаторов.

Но надо было торопиться: до спектакля оставалось довольно мало времени. Балерина подошла к гримерному столику: все ли на привычных местах, все ли готово к спектаклю, здесь ли грим? Вот грима-то как раз и недоставало — очередной «камуфлет», как выражалась актерская братия. Куда он мог подеваться? Всегда был под рукой, а тут как в воду канул! Ксения пробовала искать в бюро, в стенном шкафчике, но тщетно. Конечно же, дома тоже были все необходимые для гримирования принадлежности, но ведь то дома, а до представления времени оставалось всего ничего. «Нужно срочно телефонировать Глаше, — соображала второпях Ксения, — если не ускакала по своим делам, может, успеет принести… Да ведь еще надо знать, что принести! Разве ей разобраться?»

В последний раз перебрав вещи на столике, она неловким движением смахнула на пол пуанты, а когда бережно подняла и повертела в руках, на всякий случай проверяя их состояние, из бальных туфелек посыпалось что-то наподобие песка или, скорее, соли грубого помола. При ближайшем рассмотрении «соль» оказалась… толченым стеклом! Балерина зажмурилась, представив, как эти осколки впиваются ей в ногу: «Ничего себе шуточки! Все могло обернуться трагедией, провалом… Получается, этот „кто-то“ хочет провала спектакля?! Несчастные люди — крутит их бес. использует, а они, пожалуй, того и не ведают…»

Тут дверь опять распахнулась, и в комнату буквально влетела встревоженная Серафима:

— Ксеничка, радость моя, я все знаю. Как же такое с вами стряслось? Ваши ножки беречь нужно, вторых таких в мире нет, сокровище наше! Да, сокровище, не скромничайте… А что вы здесь сегодня делаете — неужели выступать собралась?! Да как можно, Ксеничка! Нога-то!

— Но такая ответственность: Государь, французы! — Балерина опустила глаза. — И Коринфская не смогла меня заменить.

Серафима произнесла с сарказмом:

— Понятно! Она не смогла, видите ли! Отказалась, конечно же, мерзавка… нарочно это… Да я наверное знаю, что и масло в кулисах ее каверза. Подговорила кого-нибудь — совести-то нет…

Ксения попыталась возразить:

— Зачем вы так? Грех так думать о ближних! Я уверена, что она не согласилась из-за неожиданности — поймите, как это сложно исполнить одну за другой две серьезнейшие партии без должной подготовки. И партнер ее оказался настолько любезен, что согласился выступить со мной. Он мне поможет, все будет хорошо, Серафимушка! Вот увидите.