– Вы позволите?…
– Хотите рассказать Удоду? Чтобы он и дальше копал ямы? – Правитель покачал головой, и Керит поняла, что он старается удержаться от улыбки. – Я не против. Пожалуйста.
Добравшись до ворот, она обратилась к стражнику:
– Ты видел Джабаала?
– Кого?
– Удода. – Она постаралась не показать, как ей не нравится это имя.
– Он в лагере для рабов.
Она прошла оливковую рощу, в которой недавно собирала цветы. На этот раз Керит миновала ее и вышла к стене, за которой содержались рабы. Но, собираясь войти в пределы этого зловонного места, она чуть не задохнулась от запаха.
– Где Джабаал? – спросила она стражников, а когда они не поняли, о ком идет речь, Керит не без раздражения объяснила им: – Вы зовете его Удодом.
– Иди за мной, – сказал стражник и, не обращая внимания, куда он ведет Керит, беспечно миновал внешний круг зловонных хижин; по дороге бегали крысы, а на солнце лежали охапки соломы, прогнившей до такой степени, что в них могли обитать только колонии клопов и вшей. Вода в глиняных кувшинах была подернута грязной пленкой, а те несколько мест, которые рабы, готовясь умирать, расчищали для себя, выглядели отвратительно.
– Яхве всемогущий! – прошептала Керит. – И вы позволяете людям здесь жить?
Стражник отпер перед ней внутреннюю калитку и провел ее в другую, обнесенную стеной, секцию, где содержались самые опасные пленники. Сюда даже солнце не пробивалось. На полу полуразвалившихся хижин лежала грязь, оставшаяся еще после весенних дождей. Тут же валялись кучки соломы и обрывки одежды. В углах громоздились треснувшие кружки и миски с заплесневевшей едой, а места, отведенные для личной жизни, были просто неописуемы. Раб, захваченный во время одного из походов в пустыню, а теперь слишком старый, чтобы работать, шаркает – он сутулится, потому что больше не может распрямиться. Молодой мужчина, которому полагалось быть высоким и стройным в садах своей родины к северу от Тира, с остекленевшими глазами ждал прихода смерти.
– Яхве, Яхве! – шептала она, не в силах вынести, что этот ад существует на той же земле, что и Иерусалим. Керит почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Но она прошла это жуткое жилище из конца в конец, увидела мужа, беседовавшего с человеком, которого она раньше не заметила, – рабом Мешабом. Его сдержанная и продуманная манера поведения, с которой он рассматривал пергамент с чертежом, была полна такого достоинства, что оно казалось ей невероятным в таком месте.
Кивнув рабу, она сказала:
– Муж мой, прибывает генерал Амрам осматривать твои стены.
Это сообщение оказало на двоих мужчин поразительное воздействие. Удод вскочил на ноги, не опасаясь проявить свою радость.
– Наконец-то у нас появится человек, который все поймет!
А Мешаб отпрянул в угол – им руководил не страх, поняла Керит, а инстинктивная осторожность. Не подлежало сомнению, что он раньше уже встречался с генералом Амрамом, может, на поле боя, где тот оставил по себе много жертв и у моавитян, и у евреев, и Керит видела, что Мешаб не испытывал желания снова встречаться с этим генералом.
Тем не менее, когда Удод, полный энтузиазма, повернулся к рабу за поддержкой, раб сказал:
– Да, Амрам – это тот, кто все поймет.
Керит предложила, чтобы Удод пошел с ней домой, чтобы всесторонне обсудить эти волнующие новости, и строитель с явной неохотой проводил жену обратно сквозь это зловоние, после чего они по насыпи поднялись к Макору. Но у ворот Керит оглянулась бросить взгляд на лагерь рабов и спросила:
– Как вы можете, чтобы люди, такие же, как вы, жили там?
– Они живут так долго, сколько смогут, потому что я стараюсь что-то делать для них.
За воротами Керит тихо сказала:
– Ох, Джабаал, генерал Амрам даст нам свободу.
– Надеюсь, стены ему понравятся.
– В таком случае, – застенчиво предложила она, – не бойся дать ему знать, что все решения принимал именно ты.
Поскольку они не торопились оказаться дома, где придется разбираться, в самом ли деле у них есть причины для радости, супруги остановились у винной лавочки напротив храма, и Керит, помявшись, сказала:
– Кроме того, Джабаал, ты должен упомянуть об Иерусалиме.
Маленький строитель промолчал.
– Ты должен попросить его, чтобы он взял тебя в Иерусалим. И немедля.
Удод, стоя на весеннем солнце, сглотнул комок в горле, переступил с ноги на ногу и ответил:
– Нет, Керит. Я должен всего лишь объяснить ему свою систему водоснабжения.
Керит сдавленно вскрикнула, словно получила ранение, а затем оглянулась убедиться, что никто из покупателей в лавочке не слышал ее.
– Дорогой Джабаал, – прошептала она. – Неужели ты ничего не понимаешь? – И, стараясь быть честной, спросила: – А если ему понравится твой туннель? Сколько времени он займет?
– Примерно года три.
Она закусила костяшки пальцев. Три года! Еще три года в ссылке, вдали от Иерусалима! Затем, подарив мужу улыбку, полную любви и понимания, она сказала:
– Хорошо. Если это твоя мечта, я буду ждать три года.
Но эта перспектива, о которой она только что сказала, пугала ее, и она схватила мужа за руку.
– А что, если туннель обвалится?
– Для этого я и работаю, чтобы не обвалился, – сказал он.
И тут она произнесла слова, полные глубокого значения. Они вырвались против ее желания, но она уже больше не могла справиться со своими чувствами.
– Ты ведешь себя как дурак. – Никогда раньше она не употребляла это слово, потому что любила своего мужа и ценила ту нежность, с которой он к ней относится. Но постепенно ей пришлось признать, что любое начальство в городе, например правитель, относится к ее мужу просто как к забавной личности, которая носится по улицам и, как настоящий удод, сует свой острый нос то в цистерны для воды, то в хранилища зерна. Конечно, он был глуповат. Но она еще могла пережить это разочарование, как любая тридцатилетняя женщина, которая видит, чего достиг муж за время их совместной жизни. Но в данном случае было кое-что еще: ее тяга к священному городу Иерусалиму. Она с грустью вспоминала, как еще девочкой впервые увидела крепость на холме, отбитую царем Давидом у иевусеев; ее настолько захватили эмоции того дня, что она не могла забыть их. В ту зиму умерла ее мать, и отец отправился в Иерусалим молиться. Когда они после долины поднялись на перевал, она увидела под собой город, покрытый снегом, белым и чистым, как аист весной, и невольно она вскрикнула: «О, город Давида!» Под этим именем он и стал известен евреям, но в Макоре его продолжали называть старым хананейским названием – Иерусалим, что и было правильно, потому что город принадлежал евреям всего лишь несколько лет. Когда Керит с отцом стояли на холоде, глядя на этот город, она интуитивно понимала, что Иерусалим станет знаменит не из-за своих размеров или крепостных стен, а потому, что в нем чувствуется духовное присутствие Яхве. И с первых же мгновений, когда перед ней открылся Иерусалим, она мечтала стать частью его, расти вместе с ним и быть частью того сияния, которое он зримо излучал. Этот город определял весь смысл жизни евреев.