Источник - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Миченер cтр.№ 105

Он не видел ее лица, но на нем лежала печать неистребимой мечты. Как и многие евреи ее поколения, она тосковала по Иерусалиму, как пчела тоскует по весне, когда распускаются все цветы, или как лев, загнанный в долину, мечтает оказаться в горах. Это был город, залитый солнцем, город Храма, средоточие божественного величия, цель и смысл мечты. Вплоть до пришествия Рима, который оказывал такое же мощное воздействие на тех, кто поклонялся ему, не было в мире такого города, как Иерусалим, перед которым преклонялись все евреи, – несмотря на торжество зла, которое воцарилось на этой земле. После смерти царя Соломона огромная империя царя Давида погрузилась в хаос гражданской войны и фактически раскололась на два разных народа – на севере Израиль со столицей в Самарии и на юге Иудея со столицей Иерусалимом. Но завоевания Сеннахериба практически уничтожили северное царство, о чем в Библии было сказано: «И пошел царь Ассирийский на всю землю, и приступил к Самарии, и держал ее в осаде три года. В девятый год Осии взял царь Ассирийский Самарию, и переселил израильтян в Ассирию, и поселил их в Халахе и в Хаворе, при реке Гозан и в городах мидийских». Тем не менее, остатки евреев продолжали существовать в таких городах, как Макор. Им пришлось подчиниться иностранным правителям, и им было запрещено совершать паломничества в Иерусалим. На самые преданные вере северяне, как Гомера, продолжали считать город Давида своей земной целью.

– Более пятидесяти лет Иерусалим стоит у меня перед глазами, – сказала Гомера.

– Боюсь, что теперь ты его не увидишь, – без тени насмешки ответил сын.

– А что, если вечером я скажу: «Утром мы отправляемся в Иерусалим»?

Риммон засмеялся:

– У нас нет денег. Я должен заботиться о прессе, а ты – закончить шить платье.

Гомера тоже об этом подумала и с грустью выкинула из головы все планы о путешествии в Иерусалим. Но на следующее утро она в очередной раз была остановлена в туннеле Давида и услышала громовой, как рычание льва, голос: «Гомера, вдова Израиля, в третий раз говорю я тебе – бери своего сына и отправляйся в Иерусалим, а не то кара падет на детей твоих детей до скончания их дней!»

Скрытая темнотой, она покорно ответила:

– Я возьму своего сына в Иерусалим, но могу ли помедлить, пока не закончу белое платье?

Наступило молчание, словно незримое существо оценивало эту скромную просьбу, и наконец голос сказал:

– Ты женщина, которая зарабатывает себе на хлеб шитьем. Ты можешь закончить работу и затем отправляться в Иерусалим. – Так Яхве определил срок.

Гомера два дня не покладая рук трудилась над платьем, и, когда она примерила его на дочке правителя, молодая женщина стала еще красивее, чем раньше.

– Я надену его на праздник, – в восхищении сказала она.

– И теперь ты отправляешься в Иерусалим? – спросила Гомера.

– Так решил отец. Прошло четыре года, и как правитель… – Девушка посерьезнела, и на ее юное лицо легли тени. – Ты думаешь, что египтяне снова пойдут на нас войной?

– И ассирийцы, и вавилоняне, и египтяне, и финикийцы, и арамейцы, – Гомера делала последние стежки, – постоянно угрожают нам войной. Твой отец хорошо защищает нас, и я рада, что он отправляется в Иерусалим поговорить с вождями Иудеи. – Она замялась. – Пожалуйста… можешь ли ты поговорить с ним, чтобы он уплатил за работу уже сегодня?

– – Конечно! – сказала молодая женщина и побежала искать отца, но когда тот услышал о столь необычной просьбе, то, полный возмущения, сам пришел в комнату, где шло шитье.

– Неужели дом Иеремота когда-либо отказывался платить? – вопросил он. Обычно такие вдовы, как Гомера, относились к правителю с почтением, потому что он умел наводить страх; у него был мрачный взгляд, и у Иеремота хватало смелости оставаться самим собой и в дни бед, и в дни радости. Он управлял Макором при семи различных владыках и обрел такую твердость, что при столкновении с ними хотелось зажмуриться.

Но сегодня был не обычный день, да и Гомера перестала быть обыкновенной женщиной: Яхве приказал ей совершить поступок, от которого зависело спасение мира, и не правителю Иеремоту было останавливать ее.

– Вы всегда платили, господин, – тихо и мягко сказала она. – Но утром мы с сыном должны отправиться в Иерусалим…

– Что?

– В этом году мы построим наш шалаш в святом городе.

– Вы? – вскинулся правитель и потом спросил: – А Риммон знает об этом?

– Пока еще нет, но…

Не скрывая насмешливого презрения, правитель отвернулся от Гомеры и приказал одному из стражников доставить Риммона от давильного пресса, и, когда юный работник предстал перед ним, Иеремот сказал:

– Риммон, твоя мать сказала мне, что вы завтра утром отправляетесь в Иерусалим. Что ты без разрешения собираешься оставить мои деревья.

– В Иерусалим? – удивленно переспросил юноша. – Я не собирался…

Наступил момент решения, тот хрупкий неуловимый момент, который должен был решительно изменить судьбу Макора на много месяцев вперед. Гомера, видя презрение правителя и нерешительность сына, который не мог оспорить его, решила было отказаться от своих планов, но, когда она попыталась сказать об этом, поняла, что не в силах произнести такие слова. Признание поражения застряло у нее в горле. Вместо этого она в упор посмотрела на правителя, и в ее тихом мягком голосе прозвучала такая настойчивость, которая никогда раньше не была ей свойственна:

– Мне приказано, чтобы завтра я взяла сына в Иерусалим.

Едва она произнесла эти слова, как поняла, что уклонилась от главной проблемы этого дня. Она не должна была говорить «Мне приказано». Ей следовало сказать: «Яхве приказал». Но, будучи бедной вдовой низкого происхождения, она не обладала ни смелостью, ни решимостью, чтобы произнести это грозное предложение. Она умолчала о сути дела и возложила ответственность на некую безымянную силу. «Мне приказано», – сказала она.

Но даже ее уклончивости было достаточно, чтобы в помещении возникла какая-то странная атмосфера, которую правитель Иеремот не мог объяснить. Он как-то догадался, кто отдал такой приказ. Среди евреев случались такие таинственные происшествия, и он избегал оспаривать такие случаи, к которым не имел прямого отношения. Он был скорее хананей, чем еврей, поклонялся не столько Яхве, сколько Баалу, но, как практичный политик, избегал конфликтов с любым из богов, тем более в такие времена, когда мрачные тучи Египта и Вавилона грозно нависли над Галилеей. Это и удержало его от спора с Гомерой. К удивлению своей дочери и Риммона, он сказал:

– Очень хорошо, Гомера. Вот твой мешочек с деньгами. Построй самый лучший шалаш в Иерусалиме.

Риммон попытался извиниться: «Господин, я ничего не…» – но правитель уже ушел, довольный, что снял с себя бремя принятия решения. Так дал знать о себе первый из главных вызовов той эпохи, хотя в то время ни Гомера, ни Иеремот не подозревали об этом. И Гомера со своим тихим голосом одержала верх.