Вскоре после возвращения из Лесной Хижины Конфуций слег. Через неделю по Срединному Царству пошел слух, что божественный мудрец умирает.
Услышав это, мы с Фань Чи поспешили к Учителю. На улице перед его домом толпились молчаливые, печальные молодые люди. Цзы-лу велел допускать к постели умирающего лишь постоянных учеников. Я оказался в доме лишь потому, что был с Фань Чи.
В передней собрались тридцать одетых в траур учеников. Я ощутил аромат курящихся в спальне ароматических листьев. Хотя для людей этот запах не лишен приятности, злым духам, как верят китайцы, от него становится тошно. В спальне пели погребальную песню.
Услышав ее, Фань Чи заплакал.
— Значит, он в самом деле умирает. Эту песню поют, когда дух покидает тело.
В Китае, если не умолить небеса и землю присмотреть за умирающим, он вернется и будет преследовать тех, кто, со своей стороны, не захотел умиротворить две половины первоначального яйца. Китайцы верят, что у каждого человека внутри живут два духа. Один — дух жизни, который умирает вместе с телом; другой — дух личности, который продолжает существовать, пока человека помнят и воздают ему почести жертвоприношениями. Если этому духу не воздавать должным образом почестей, месть призрака может быть ужасной. Даже в тот печальный момент я не удержался от мысли, сколь запутанны все религии. Сам Конфуций не верил в духов и призраков. Считалось, что и ученики не верят. И все же в момент смерти Цзы-лу настоял, что нужно выполнить все забытые древние обряды. Все равно как мой дед в момент своей смерти попросил бы вдруг богиню-демона Анахиту походатайствовать за него перед обитателями арийского дома праотцов.
Ученики во дворе присоединились к пению. Я ощутил неловкость и неуместность своего присутствия. Я также ощущал глубокую искреннюю печаль, поскольку восхищался этим мудрым непокладистым стариком.
Вдруг пение смолкло. В переднюю вышел мертвенно-бледный Цзы-лу, словно сам умирал. Позади него стоял Жань Цю.
— Учитель без сознания. Он при смерти. — Голос Цзы-лу сорвался. — Но если он придет в чувство, мы должны воздать ему честь. — Цзы-лу подошел к одному из учеников, державшему в руках большой узел. — Здесь старая одежда слуг великого министра. Мы должны надеть ее. Скорее!
Цзы-лу, Жань Цю, Фань Чи и еще четверо учеников натянули плохо подходящие по размеру халаты и гуськом вошли в спальню, распевая хвалы великому министру. Меня никто не остановил, и я последовал за ними.
Конфуций лежал на простой циновке головой на север, где обитают мертвые. Он был очень бледен и дышал неровно. На жаровне курились ароматические листья.
Когда Цзы-лу с остальными начали стонать и раскачиваться, Конфуций открыл глаза и удивленно осмотрелся, как человек, очнувшийся от обычного сна.
— Цзы-лу!
Его голос звучал на удивление твердо. Ученики прекратили причитать, и Цзы-лу сказал:
— Великий министр, мы здесь, чтобы служить вам в смерти, как при жизни. Мы выполнили ритуал искупления. Мы взывали к небесным духам в вышине и земным духам в глубине…
— Мое искупление началось давным-давно. — От возвращающихся сил бледное лицо начало приобретать цвет. — Мне не нужны эти ритуалы. Или мои деяния праведны в глазах небес, или нет. А все это… излишне. — Старик изумленно заморгал, увидев наряды учеников. — Ради небес, кем это вы вырядились?
— Слугами великого министра.
— Но я не великий министр.
— Но вы министр.
— Как все мы понимаем, должность эта на самом деле ничего не значит. Только великий министр может иметь слуг в таких одеждах. — Конфуций прикрыл глаза. — Это пародия, Цзы-лу. — Глаза открылись снова, они стали яснее, взгляд тверже. В голосе тоже прибавилось твердости. — Представляя меня не тем, кто я есть, кого вы дурачите? Двор? Там прекрасно знают, кто я такой. Небеса? Нет! Лучше умереть в собственной скромной должности.
В уголках его губ появился намек на улыбку. Цзы-лу молчал. Гнетущую тишину прервал Жань Цю:
— Учитель, я принес вам особое лекарство. — Он протянул старику маленькую закупоренную бутылочку. — Это подарок Кан-наня, молящегося за ваше выздоровление.
— Благодарю его за молитвы. И за лекарство. — С некоторым усилием Конфуций протянул руку, словно за бутылочкой, но, когда Жань Цю попытался вложить ее, старик сжал пальцы в кулак. — Но я не знаю, что в этой бутылке, и не рискну взять ее. Кроме того, — наконец снова показались кончики передних зубов в знаменитой кроличьей улыбке, — главный министр должен знать, что благородный муж принимает лекарства только от врача, чьи отец и дед пользовали его семейство.
Конфуций не умер. К концу лета он обратился к диктатору насчет своего министерства. Когда ему сказали, что в настоящий момент ничего предложить не могут, Учитель понял, что горькую тыкву повесили на стену навечно.
С очевидной охотой Конфуций стал делить свое время между изучением чжоуских текстов и учениками. Говорят, его частная школа была первой в Срединном Царстве, не связанной ни с одной из знатных фамилий. Сам Учитель получил образование в частной школе семейства Мэн и теперь стал давать образование как представителям знати, так и всему классу воинов. И что важнее, он стал выпускать благородных мужей. Малоимущим ученикам это очень нравилось. Чжоуской знати — нет.
Конфуций также очень много времени посвящал работе над анналами Лу. Он считал важным узнать точно, что происходило в те годы, когда гуны утратили власть, и провел много счастливых часов, роясь в пыльных рукописях, предоставленных ему Ай-гуном. В Китае только великие фамилии имеют книги. Согласно Конфуцию, большинство этих библиотек — совершенная мешанина, поскольку все записи ведутся на бамбуковых полосках — как правило, сверху вниз, а не в строку, — а потом связываются вместе кожаными ремешками, продеваемыми в отверстия у верхнего края полоски. Со временем ремешки рвутся, и полоски часто перемешиваются. Конфуций мечтал привести в порядок как можно больше чжоуской литературы. Для этого требовалось отделить древние гимны от придворных песен и тому подобное. В общем, внушительная задача. Не знаю, прожил ли он достаточно долго, чтобы выполнить ее. Сомневаюсь, что ему это удалось.
В последний раз я встретился с Конфуцием за алтарем Дождю. Он прогуливался с толпой молодых учеников. Увидев меня, старик улыбнулся. Я присоединился к группе и прислушался к их разговорам. Хотя ничего нового я не услышал, всегда интересно, как Конфуций приспосабливает свое учение к разным людям и ситуациям. Учитель особенно не любил тех, кто просто повторял то, что запомнил, как те индийские птицы.
— Узнавать и не обдумывать то, что узнал, совершенно бесполезно. Думать, не получив знания, опасно, — говорил он.
С другой стороны, Учитель и не слишком хорошо относился к угревертам. Помню, как один молодой человек повернул слова Конфуция против него же самого. Учитель воспринял проявление такого рода ума с видимой невозмутимостью, но, когда мы отошли, простонал: