Сотворение мира - читать онлайн книгу. Автор: Гор Видал cтр.№ 154

— Навсегда?

— Нет. Вы будете возрождаться снова и снова, пока не подойдет к концу настоящий цикл мироздания. Единственное исключение составляет тот, на кого снизошло просветление. Он сам гасит себя до окончания цикла.

— И когда он… погаснет, куда он девается?

— Это трудно описать.

Конфуций улыбнулся:

— Так я и думал. Мне всегда представлялось ясным, что дух, оживляющий тело, должен после смерти возвращаться к первоначальному единству, откуда вышел.

— Чтобы возродиться? Или предстать перед судом?

Конфуций пожал плечами:

— Для чего угодно. Но одно несомненно: нельзя зажечь свечу, когда она сгорела. Пока в тебе горит жизнь, твое семя может создать новое человеческое существо, но, когда огонь сгорел, ничто уже не вызовет тебя к жизни снова. Мертвец, дорогой друг, — это остывшая зола. У нее нет сознания. Но это не причина, чтобы не воздавать честь его памяти нам самим и нашим потомкам.

Мы поговорили о гадании. Хоть он и не верил в это, но видел в обрядах и ритуалах пользу для людей. Во всем, что касается улучшения человеческих отношений, Конфуций напоминал мне садовника, подстригающего и обрезающего свои деревья, чтобы они принесли наилучшие плоды.

Мы поговорили о государстве.

— Я в отставке, — сказал Конфуций. — Я вроде вазы Дань-гуна в храме предков. Ты ее видел? — Я сказал, что нет, и он рассказал мне о вазе, поставленной туда самим владыкой во времена основания Лу. — Когда ваза пуста, она стоит прямо и очень красива. Но если ее наполнить, она опрокинется и все содержимое выльется на землю, что вовсе не красиво. Вот я такая же ваза. Я стою прямо, но меня нельзя наполнить властью и славой.

Под конец, в тени древнего алтаря Дождю, Конфуций ритуально — как же еще? — обнял меня, как отец, прощающийся с сыном, которого больше никогда не увидит. Когда я уходил, глаза мне застилали слезы. Не знаю почему. Я не верю в то, во что верил он. И все же я считаю его бесконечно праведным. Определенно во всех своих путешествиях я не встречал человека, сравнимого с Конфуцием.

Путешествие по шелковому пути из Лу в Магадху заняло около года, и большую часть этого года я проболел. Такая же участь постигла и остальных — все страдали от лихорадки, свирепствующей в тех влажных и жарких диких джунглях. Каждый третий умер в пути, но начальник экспедиции считал потери приемлемыми.

Я уже не помню подробно точный маршрут, которым мы шли, а если бы и помнил, не открыл бы его грекам. В свое время я написал отчет о своем путешествии и полагаю, он до сих пор хранится в книгохранилище Персеполя.

В тот страшный год меня нередко одолевали сомнения, что когда-нибудь я снова увижу Сузы. Временами мне становилось все равно. Таково воздействие лихорадки. Кажется, лучше умереть, чем день и ночь подвергаться мучениям от приходящих в кошмарах демонов. Конфуций считает, что мира духов не существует. В таком случае откуда же берутся эти кошмарные существа, преследующие нас в лихорадке? Во время кошмара они реальны, из чего можно заключить, что они реальны вообще.

Демокрит не видит логики в моих словах.

Но ты никогда не лежал в лихорадке, Демокрит, и тебя не преследовали призраки. Моя роль в экспедиции была не очень ясной. Хотя ко мне относились с почтением, как к уважаемому гостю Лу и зятю магадхского царя, в то же время я был отчасти рабом. Начальник экспедиции обращался со мной хорошо, и тем не менее я чувствовал, что он видит во мне что-то вроде мебели, от которой при необходимости легко избавиться.

Когда мы прибыли в речной порт Чампа, что на Ганге, я попросил начальника экспедиции отпустить меня в столицу. Сначала он отказал. Но мне повезло: с наместником Чампы мы как-то встречались при дворе, и он оказал мне такие почести, что начальнику экспедиции показалось невозможным держать меня пленником вроде бы в моей собственной стране. Мы с ним договорились встретиться в Раджагрихе, и в сопровождении отряда магадхских воинов я выехал из Чампы. С одной стороны, мне совсем не хотелось встречаться с тестем: с другой — хотелось повидать в Шравасти жену и сыновей.

В двадцати милях от Чампы я расстался со своим эскортом. Они продолжили путь в Раджагриху, а я присоединился к другому магадхскому отряду, который направлялся к границам республик. Их командир более чем охотно взялся сопровождать царского зятя. На самом деле он меня боялся. Вскоре я понял почему.

Хотя даже до Китая дошли слухи о свирепости Аджаташатру, я не совсем им доверял. Конечно, я знал, что он безжалостен. Как краб, он сожрал собственного отца. Но на Гангской равнине это скорее правило, чем исключение. Определенно я не ждал от Аджаташатру бессмысленной жестокости. Но я ошибся.

Сначала я был поражен размерами опустошения на месте некогда гордой и процветающей федерации республик. Мы ехали на север через покоренные страны, и казалось, сама земля тут была подвергнута смертной казни. На месте былых просяных полей, плодоносящих садов и пастбищ не росло ничего.

Когда мы подъехали к полю, заваленному обгорелыми кирпичами, командир произнес:

— Здесь стоял город Вайшали.

Разрушение было полным. Только собаки, кошки, хищные птицы, змеи, скорпионы и ящерицы жили в руинах некогда стоявших здесь домов. Всего десять лет назад я видел здесь цветущий город, мне показывали зал собраний и место поклонения Махавире.

— Естественно, царь собирается заново отстроить город. — Командир отряда пнул груду костей.

— И тогда, я уверен, Вайшали будет соперничать с Раджагрихой, — верноподданнически сказал я.

Как я ни старался представить себя всего лишь преданным зятем человека, которого индийцы считали величайшим монархом из когда-либо живших на земле, любопытство порой брало верх над осторожностью.

— Здесь было оказано сильное сопротивление? Стоило ли уничтожать до основания целый город?

— О да, почтенный принц! Я был здесь и участвовал в битве. Она продолжалась восемь дней. Основное сражение развернулось вон там. — Командир указал на запад, где вдоль пересохшей речки стоял ряд пальм. — Мы оттеснили их к берегу. Когда они попытались укрыться в городе, мы настигли их у стен. Царь лично возглавил атаку на городские ворота. Он лично поджег первый дом. Он лично перерезал горло командующему республиканцев. Он лично обагрил кровью воды Ганга.

Командир уже не говорил, а пел. О победах Аджаташатру слагали стихи, чтобы последующие поколения могли воспеть его славу и кровожадность.

Двенадцать тысяч воинов республиканцев были посажены на кол по обе стороны дороги из Вайшали в Шравасти. Поскольку окончательное сражение произошло в сухое время года, трупы на жарком солнце превратились в мумии. В результате мертвые казались живыми. Они широко разевали рты, то ли хватая воздух, то ли крича: на этих деревянных колах смерть наступает очень медленно. Меня несколько удивило, что каждый воин был кастрирован: индийцы не одобряют такую практику. Потом, в Шравасти, я увидел на рынке множество искусно обработанных мошонок, и по крайней мере один сезон кошельки из них были в большой моде. Знатные дамы привязывали их к поясу в знак патриотизма.