Последняя любовь - читать онлайн книгу. Автор: Исаак Башевис Зингер cтр.№ 11

Но его женитьба, бесспорно, была неудачной. Да, конечно, теща Марка обладала немалым состоянием и когда-нибудь оно перейдет к нему, но пока она была бодра, да еще и скупа в придачу. А ситуация в Польше в начале тридцатых годов не позволяла загадывать слишком далеко.

Марк Мейтельс без труда мог бы завести роман на стороне, но, насколько можно было судить, оставался верен своей законной жене. Все понимали, что жизнь с Леной не доставляет ему ни физического, ни духовного удовлетворения. Однажды в минуту слабости он признался в этом ближайшему другу, и «тайна» мгновенно распространилась. Чтобы дать хоть какой-то выход скапливающейся в нем энергии, Марк предпринимал долгие прогулки. Летом он плавал в Висле, а перед сном поднимал гантели и делал холодные растирания Это приводило к бесконечным скандалам с Леной, обвинявшей его в том, что он заливает пол в ванной и устраивает беспорядок в кабинете.

Надо сказать, что Лена была не только его прямой противоположностью, но и непримиримым оппонентом. Стоило ему похвалить какую-нибудь книгу, она обязательно находила в ней множество недостатков. Если ему нравился спектакль, она заставляла его уйти до начала второго акта. Лена ненавидела математику, физику и вообще все, связанное с наукой. Она читала популярные тогда романы Декобра и Маргерита. Ей нравились сентиментальные мелодрамы. Слабым высоким голоском она напевала популярные арии из мюзикла «Qui pro quo» и других развлекательных пьесок. Она часто требовала, чтобы Стася готовила блюда, которых Марк терпеть не мог: бульон, который нужно было потягивать из маленькой чашечки, пирожные, густо набитые кремом, какао с неимоверным количеством сахара. После обеда Марку всегда хотелось есть. Во время своих долгих вечерних прогулок через Пражский мост до Пелковизны или мимо Мокотова по пути в Вилянов он часто покупал буханку ржаного хлеба или пакет яблок.

Особенно ярко Ленина самовлюбленность проявлялась в спальне. Она не позволяла Марку прикасаться к ней в течение нескольких дней до и после месячных. Ей не нравились разговоры в постели, и она всякий раз зажимала ему ладошкой рот, когда, с ее точки зрения, он говорил что-нибудь неэстетичное. Прежде чем лечь, она проводила около часа перед зеркалом, проделывая разнообразные эксперименты со своими волосами, умащая себя всевозможными кремами, мазями и духами. Лена часто говорила, что в половом акте есть что-то грязное и звериное. Требовала, чтобы Марк проделывал все как можно быстрее, и жаловалась, что ей больно. Если браки вправду заключаются на небесах, часто думал Марк, кто-то либо жестоко ошибся, либо сыграл с ними злую шутку.

2

Марк Мейтельс всегда выходил из дому заблаговременно и шел на работу пешком. Он не любил набитых трамваев, и ему хотелось размять ноги перед уроками.

Странно! Он родился и вырос в Варшаве, а город оставался ему чужим. У него практически не было знакомых поляков. Хотя евреи жили в Польше уже восемь веков, их отделяла от поляков пропасть. И время здесь было бессильно. Но не одни поляки, евреи тоже казались Марку чужими, и не только набожные в своих шляпах и лапсердаках, но и светские. Отец Марка Мейтельса, ассимилированный еврей, архитектор, либерал и атеист, не дал сыну никакого религиозного образования. С детства Марк слышал множество язвительных замечаний о хасидах и их рабби, об их безнравственности и фанатизме, но то, во что они собственно веруют, так и осталось для него загадкой. После Первой мировой войны значительно усилился еврейский национализм. Появилась декларация Бельфура, и многие халуцим уплыли в Палестину. В гимназии, где он преподавал, стало больше уроков иврита, но Марка не привлекали ни иудаизм, ни Палестина, полузаброшенная пустынная азиатская земля. Еще большее отвращение он испытывал к евреям-коммунистам с их демонстрациями.

Его отец не имел бы никаких возражений, если бы он крестился, но Марка не привлекало христианство. Ассимилированные евреи в Варшаве называли себя поляками Моисеевой веры, а Марк верил только в одно: в научно установленные факты.

После восстания Пилсудского 1926 года многие из бывших товарищей Марка по Легиону получили высокие воинские звания и важные министерские посты. Марк Мейтельс отдалился от них и не посещал их вечеринок. Там было слишком много бахвальства, и к тому же многие из них сделались антисемитами. Газеты, даже полуофициальная «Газета Польска», печатали выпады против евреев. В Германии нацистская партия пополнялась все новыми и новыми сторонниками. В Советской России арестовывали Троцкистов и угоняли в Сибирь миллионы так называемых кулаков.

Проходя по Маршалковской, Марк Мейтельс чувствовал себя чужаком. А где бы он чувствовал себя дома?

Грибная площадь была постоянным поводом для раздражения. Посреди европейской столицы евреи устроили гетто. Женщины в париках и шляпках торговали подгнившими фруктами, нутом с фасолью и картофельными пирожками. Покупателей они зазывали тоскливыми невнятными причитаниями. Сутулые, чернобородые или рыжебородые мужчины в грубых башмаках занимались каким-то полуподпольным бизнесом. Нередко проходили похоронные процессии: черный, блестящий катафалк, лошадь, покрытая черной попоной с прорезями для глаз, плакальщицы, завывающие душераздирающими голосами. «Даже в Багдаде и то такого нет», думал Марк Мейтельс.

А иногда посреди всей этой сутолоки происходило уже что-то совершенно невообразимое. Откуда-то выскакивали грязные оборванные юнцы в кепках, надвинутых на глаза, и, размахивая украденным где-то красным флагом, начинали истошно выкрикивать: «Да здравствует Советский Союз! Долой фашистов! Вся власть рабочим и крестьянам!..» За ними, потрясая револьверами и резиновыми дубинками, бежали полицейские.

Даже обстановка в гимназии изменилась. Старые учителя либо вышли на пенсию, либо были уволены. Другие умерли. Новые были ярко выраженными еврейскими националистами. Учить большую часть девочек логарифмам и тригонометрии было совершенно бесплодным занятием — они думали не о математике, да и вряд ли она им когда-нибудь понадобится в жизни. Все они мечтали поскорее получить диплом, чтобы поудачнее выйти замуж и завести детей. Большинство из них приобрело к тому времени уже весьма пышные формы, и их созревшие тела, казалось, желали лишь одного: плодиться и размножаться.

Одна девочка в особенности расстраивала Марка. Она называла себя Беллой, хотя в ее свидетельстве о рождении значилось: Бейле Цыпа Зильберштейн. Марк вел детей с пятого класса и хорошо знал своих учениц. Белла была из бедной семьи. Ее отец работал в магазинчике, специализирующемся на продаже масла и зеленого мыла, на Гнойной улице. В семье было еще полдюжины детей. Гимназия сократила плату за ее обучение до минимума, но у ее отца не было и этих нескольких злотых. Если бы она хотя бы была способной, так нет. Белла училась хуже всех. Ее перевели в восьмой класс, но Марк знал, что она не усвоила и самых элементарных арифметических правил. Она не успевала ни по одному предмету. По два года сидела в шестом и седьмом классах, и всем было ясно, что диплома ей не видать.

Директор неоднократно вызывал к себе родителей Беллы и советовал определить ее в какое-нибудь училище, но они твердо стояли на своем: их старшая дочь должна получить диплом, чтобы поступить в университет и выучиться на терапевта или в крайнем случае на дантиста.