Катарина, павлин и иезуит - читать онлайн книгу. Автор: Драго Янчар cтр.№ 37

Страница

Еще два года тому назад, когда патер Симон только появился в миссионе Сан-Игнасио-Туасу, люди поговаривали, что слабоумный король, если вообще так допустимо говорить о королях, что несчастный король Фредерик VI подписал с португальцами в Мадриде соглашение о новом разделе Индий, по которому иезуиты должны убираться вон из этих земель, одни или вместе со своими крещеными дикарями. Люди судачили, а жизнь шла своим чередом. Все это было еще где-то далеко, а они находились тут, Симон, засучив рукава, работал на ниве Господней, а также на той, где росла кукуруза, какие-то земляные клубни, тыква… Крестьянскую работу он знал, на всякий случай научили его еще владеть мечом и стрелять. Как и любой вновь прибывший патер, он сначала объехал миссионы, странствовал, смотрел и восхищался. Все было просто и достойно, люди были веселы и приветливы, как дети, он видел индейцев гуарани, живущих в поселках, и тех, что не пожелали единения с крестом, диких, полуголых людей из племен харруа, масетоие и камба; из всего увиденного он больше всего был поражен созданной здесь в миниатюре копией европейского христианского мира, который вырос тут для гуарани и с их помощью прямо из ничего. И было здесь тепло, никакой стужи, так мучившей Симона в турьякском лесу, когда приходилось волочить бревна, и пронизывавшей его до костей каждое утро в доме иезуитов в коллегиуме, в библиотеках и церквах во время его послушничества. Зимой здесь вообще не выпадал снег, к чему было трудно привыкнуть, вместо этого были длительные дожди, ливни, склоненные под напором ветра кроны деревьев. Чтобы вода не подтопляла поселки, копали канавы, и все же улицы заливала красноватая глинистая грязь, в которой увязали ноги, мягкая земля липла к коже и одежде, черные сутаны были испачканы, иезуиты больше сидели в своих кельях, в библиотеке и трапезной, иногда они приходили на помощь рывшим канавы индейцам, относили землю, шагая по колено в воде и грязи. Симон странствовал как наблюдатель, под дождем и по слякоти, под солнцем и в облаках пыли, плавал по рекам Уругвай и Парагвай, добрался до водопадов на Игуасу, а затем вернулся обратно через леса, через пустынную местность, через поселки, стоявшие в тех местах, где еще сто лет назад господствовала буйная растительность, слышались крики зверей, а сейчас здесь царствовал крест, жило Евангелие, и с ними – все то, что они принесли. Он видел дворцы и церкви из красного камня, большие хозяйства с огромными стадами коров, видел, как волокут строительный лес из чащобы и грузят его на корабли, видел пампу в прохладной нижней области, леса и водные просторы в верхней части этой бескрайней страны, обработанные поля и кузницы в поселках, ткацкие, швейные и оружейные мастерские, библиотеки, ателье скульпторов и музыкальную консерваторию. Он оказался в центре огромной работы, которую выполняли иезуиты, орден Иисуса, многие братья до него, сотни, может быть, тысячи иезуитов, среди которых были и его земляки из Крайны.

Когда он прибыл в Санта-Ану, его принял супериор Иносенс Хервер. – Милый земляк, сказал он Симону, слабыми руками прижимая его к груди, и Симон почувствовал, как бьется его старое сердце, – конечно, вы устали, – сказал он на своем родном языке, по-словенски, – чай вас подкрепит, – и предложил ему чай матэ, [52] – выпадает ли там в Крайне снег? Мои глаза уже забыли его белизну. – Мои руки, – сказал Симон, – не забыли его холода.

Супериором в Санта-Ане был Иносенц Эрберг из Любляны, в хрониках он был записан как Хервер, в миссионах знали также Адама Хорвата, родом он был из Семича у хорватской границы, но здесь это никого не интересовало: кто отказался от отца и матери, от всей кровной родни, тот с еще большей легкостью откажется и от своей родины. Отцы Иносенс и Симон знали: их родина – орден и эта обширная страна, их братья и дети – индейцы гуарани. С первого же мгновения, когда Симон Ловренц прибыл туда, он знал, что парагвайские земли – это свободное государство воинов Иисуса, подвластное испанскому королю только на бумаге, и если кому оно подчиняется, то лишь своему генералу и Папе в Риме, мистическому телу ордена, единому в органичном стремлении к Всевышнему. Но знал он и то, что генерал и Папа находятся далеко по ту сторону лесов и морей, что они просыпаются под звон колоколов собора Святого Петра в Вечном городе, а здесь бьет барабан, и люблянский снег можно увидеть еще только во сне.

Пусть себе скульпторы и строители, возводящие к Троице арку в Санта-Ане, спокойно продолжают свою работу, пусть воины Карденал, Cené и Клюгер испытывают свою пушку, которая всем понадобится, и от траекторий, по которым полетят снаряды, будет очень многое зависеть, а только супериор Иносенс Хервер и патер Симон сейчас продолжают свой путь, они сели на грузных лошадей-тяжеловозов и медленно покачиваются в седлах на лесной дороге, которая скоро приведет их к виднеющейся вдали реке. – Мне нужно немного покоя, – говорит отец Иносенс, – в поселке так суматошно, всегда случается что-нибудь важное, человек мог подумать, что найдет в миссионах покой, вы ведь тоже так думали, патер Симон Ловренц, и я предполагал, что буду тут много читать и многих крестить, но что окажусь во главе некоего маленького государства, такого я не мог себе представить. – Если сказать откровенно, – ответил Симон и прикрыл глаза, ослепленный блеском поверхности реки, – я предполагал, что здесь более дико, но, приехав сюда, увидел, что гуарани все работы производят сами, такого я действительно не ожидал. – Кто этого ожидал, – проговорил Хервер, – никто, кроме Него, знавшего, что произойдет. – Супериор мог бы процитировать «Духовные упражнения» Игнатия, мог бы сказать, что подобно тому, как предстоятель ордена не имеет права встать между Богом и иезуитом, так, соответственно, и иезуит не должен вставать между Богом и индейцем, чтобы Создатель мог непосредственно иметь дело со своим творением, то есть с индейцем, а творение – со своим Создателем и Господом. Он мог бы сказать и многое другое, что обосновывает мудрое присутствие иезуитов в этой стране, мог бы процитировать книги, которые уже давно без всякого опасения читались В библиотеках миссионов – «Государство» Платона, «Новую Атлантиду» Бэкона, – еще многое было известно иезуитам прежде, чем они создали хозяйства по тщательно обдуманному плану, с их внутренней организацией; не только Священное Писание и евангельские предания навели их на мысль о совместной собственности, о наделах, принадлежащих отдельным семьям, об избранных представителях и, конечно, о духовном руководстве, пастырстве ордена, исходящем из природы его мистического единства, над которым витает воинская мудрость и опыт святого Игнатия, и все осеняется Святым Духом, а тот в большей или меньшей степени присутствует в нас, как и summum bonum. [53] Но супериор Иносенс Хервер ничего подобного не сказал, это были мысли, которые могли бы предназначаться послушнику или какому-нибудь посетителю, а никак не сформировавшемуся схоластику, каким был патер Симон – схоластик и крестьянин с засученными рукавами, и то и другое одновременно, обо всем этом он уже передумал и сейчас молча ехал, погруженный в себя и свои заботы. Вдали слышалось пение, женщины собирали хербалес, [54] это удивительное растение, которое уже везде называли иезуитским чаем, хербалес матэ; мужчины обрубали кроны деревьев – так подрезают их каждый второй год, женщины обрывали веточки и складывали их в большие корзины, которые грузились на подводы. Красиво поют, – подумал супериор, – поют женщины, а мужчины – работящие, старательные, одно нехорошо: у некоторых до сих пор по несколько жен, – как нам вытащить их из греха, – сказал он, – что вы об этом думаете, патер Симон, правильно ли, что мы закрываем на это глаза? Правильно, – ответил он сам себе, – дети их уже понимают, что только двое, только мужчина и женщина в вечной верности друг другу – это по воле Божией, у молодых более светлые головы, они больше работают, больше поют, больше тренируются с оружием – больше дела, меньше этой плотской неразберихи. – Они спешились и некоторое время шли вдоль реки, но тростники становились все гуще, ветки прибрежных кустов хлестали по лошадям и по ним самим, поэтому они привязали лошадей и продолжили путь пешком. – Вы слышали это пение, – сказал патер Иносенс Хервер, – слушая его, я просто счастлив, мне показалось, что это какая-то песня о Деве Марии, немыслимо, как хорошо действует музыка, евангелизация и цивилизация – это одно и то же, патер Симон, это единое понятие, ничего другого и не надо было делать, как только собрать людей в наши хозяйства и предоставить Евангелию действовать самому, кроме того, действуют и ремесла, и животноводство, а больше всего музыка, даже больше, чем проповедь. Понимаете? – Понимаю, – сказал Симон, – fides implicita здесь превращается в fides explicita, [55] это наша работа. – Вы хорошо сказали, – ответил супериор Иносенс Хервер. – Мне не нужно похвал, – возразил Симон. – Вы хорошо подготовлены, – проговорил супериор. – Это похвала им, дому ордена в Любляне, – улыбнулся Симон, – их можете похвалить, – и оба рассмеялись, хотя оба знали: никого нельзя хвалить при жизни.

Страница