— Возвратимся ли, как знать? — с тревогой вслух подумал Михаил, вздохнул, перевел взгляд на пустынный, в лесах и оврагах берег Волги. — Надо же, глухомань тут еще какая…
— Ты о чем, Миша? — спросил Никита Кузнецов и перекатился с боку на бок, поближе к сотнику. Голубые глаза Никиты, подернутые недавней полудремой, с удивлением смотрели на взволнованного сотника.
— Сколь мест пустых, не обжитых на Волге! — заговорил о другом Михаил. — Селись, живи, как кто хочет, радуйся себе!
Никита хмыкнул, догадался, что не этим был взволнован друг.
— Не долго будешь радоваться, Миша! Ближний же воевода через своих ярыжек быстро тебя сыщет по дыму над крышей. Обложит посошной податью, потом повелит, чтоб платил стрелецкие деньги, кои, сам знаешь, в последние годы из-за войны с ляхами да крымцами возросли в десять раз! Потом повелит, чтоб ты и ямские деньги приносил в приказную избу, а не принесешь — на правеж поставит и батогами выбьет! А в бездорожицу воевода пошлет тебя на твоей же лошадке и твоей телеге с подводной повинностью лес возить на постройку еще какой засеки альбо мосты чинить по весне после паводка… И получится у тебя, Миша, не достаток в доме, а полный разор! Как ни крути, один путь остается — гнать бояр с их немилосердными повинностями и жить вольными казаками…
— Да-а, Никита, тяжко и так, лихо и этак, — вздохнул рядом Федор Перемыслов. — И в казаках не един мед едят. Сам видишь, и у них свои бояре — старшины объявляются, и у них голутвенная беднота довольно горя мыкает. Позрим, что у нас получится. Замахнулись, так надобно ударить. Выходит, грянул на боярский род лихой ураган, да такой силы, что шапки срывает… с головой вместе!
— Напустил ураган атаман Степан Тимофеевич с тихого Дона да с раздольной Волги. Всем по чести будет роздано: кому пиво с суслом,
[138]
а кому и плеть с узлом! — Михаил Хомутов весело глянул в глаза Ванюшке, тот смутился, опустил взгляд на воду, где чайки носились, выискивая зазевавшуюся близ поверхности рыбешку.
И ужин у войска был на ходу, к берегу не причаливали, используя каждый час попутного ветра, сберегая силы, чтоб возможно быстрее подойти к Синбирску. Вечером на корме каждого струга повесили фонари, по которым кормчие держали руль. На головном струге наилучший знаток волжских отмелей всю ночь, не смыкая глаз, прокладывал путь. И провел счастливо, не сунулся на косу, хотя и довелось изрядно попетлять в иных местах. Особенно петляла Волга ниже устья реки Черемшана, где шли уже днем. Здесь река то и дело расходилась на множество рукавов, образуя острова, большие и малые. Когда миновали гиблые места и открылось устье спокойного Черемшана, ветер стих, паруса обвисли, и атаман Разин направил струг к низкому левому берегу Волги, чуть выше устья Черемшана. С головного струга послышалась команда:
— Варить обед! Тащи на берег котлы!
Два струга, царевича и патриарший, пристали отдельно, южнее Черемшана, и великолепно одетая прислуга занялась приготовлением роскошного, какой только возможен в дальнем пути, обеда.
— Теперь, надо думать, до Белого Яра пойдем без остановок, а это не мало, верст двадцать будет, — сказал Михаил Хомутов. Он присел с ложкой к десятку Никиты Кузнецова. Пшенную кашу ели из общего котла, по очереди черпая, чтоб никого не обидеть.
— В ночь приблизимся, должно, — согласился Никита. — Довелось мне тамо бывать. Ночью в глухую протоку входить придется, а это весьма рискованно.
— А может, и мимо пройдем! Кто знает атамановы думы? Ежели крепко засел белоярский стрелецкий голова и с изрядной силой, не враз к ним по протоке пролезешь, пушками на морде наделают изрядно оспинок, чуток покрупнее, чем у Еремки Потапова, — пошутил Ивашка Беляй.
— Вот-вот, — шутя поддакнул Еремка, не забывая очереди черпать кашу. — Не будьте такими дурнями, как я, чугунки на головы понадевайте, чтоб ядра отскакивали!
— А если берегом грянуть? — поинтересовался Гришка Суханов, глотнув кашу, не жевав ее, и снова с ложкой к котлу.
— От Волги не пройдешь — опять же протока помешает, — пояснил Никита Кузнецов. — По левому берегу протоки с пушками по гиблой низине тащиться не с руки, да и далековато. А без пушек на острог кидаться — все едино, что к медведю с голыми руками в берлогу лезть, незнамо, кто с кого шубу снимет… Вот Еремке — тому можно, — добавил под смех друзей Никита, — тот ежели медведицу облапает — сомлеет от радости медвежья женка, сама на спину ляжет…
— Ну-у! Что я вам, зверь лесной аль человек? — вскинул возмущенно брови Еремка, уминая кашу. — Своя баба куда приятнее да и когтями морды не дерет!
Стрельцы посмеялись над простодушным Еремкой, подчистили ложками донышко котла. Сотник Хомутов высказал еще одну догадку, зная то, что от других было скрыто казацкими дозорцами до поры до времени: когда причалили к берегу, в одном месте сыскали свежее становище ратных людей числом около ста человек — костер, засыпанный землей в спешке, следы на песке, где в кучки составлялись солдатские ружья, — какой-то ратный отряд шел берегом Волги, имея в постоянном виду у себя струги Степана Тимофеевича. Для чего бы это? И от кого наряжена сторожевая сотня? Может, от белоярского стрелецкого головы?
— Хорошо, если б головной атаман Роман Тимофеев овладел крепостью! А теперь нас в Белом Яре дожидается с тамошними стрельцами… если они пристанут к казацкому воинству.
Судили и рядили по-разному, а когда под утро следующего дня добрались до протоки, войско было встречено казацкою заставою на десяти челнах, и есаул заставы Левка Горшков поднялся на атаманов струг. О чем шла беседа, того по стругам не кричали, знамо дело, но флотилия, не задерживаясь у протоки, пошла выше к Синбирску.
И вновь стрельцы терялись в догадках, что да как под Белым Яром вышло, пока не стало известно: сидит в крепости стрелецкий голова Офонасий Козинский. Ему в подмогу туда послан и недавний знакомец сотника Хомутова стрелецкий голова Тимофей Давыдов с казанскими стрельцами, да в подкрепление им из той же Казани от воеводы Урусова пришло две сотни конных рейтар. И от Самары, как показали словленные казаками белоярские посадские, в крепость прибежало до ста стрельцов и рейтар под началом пятидесятника Григория Аристова. Оттого и осмелел Козинский, сел в крепостную оборону, имея надежду, что от Синбирска казацкое войско непременно будет отбито и согнано в Понизовье.
— Даст Господь, стукнемся мы еще кулаками с оборотнем Гришкой Аристовым, — проворчал Никита Кузнецов, узнав эти новости. — Ишь, на Самаре его пожалели, не скрутили руки, так он сам пошел да еще и рейтар со стрельцами свел!
За день приблизились к Синбирску так, что он стал издали виден с Волги своими рублеными стенами и башнями в розовых лучах закатного солнца. У многих сердце зашлось в тревоге — на этакую кручу надобно будет лезть под пулями и ядрами! Ибо вряд ли воеводы будут столь любезны и дадут казакам выйти из стругов без жестокого боя… Одна надежда на смекалистого атамана Степана Тимофеевича, он что-нибудь да придумает, сыщет какой-нибудь способ обхитрить воевод и безопасно сойти на землю… С головного струга дали знак становиться на якорь.