От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии - читать онлайн книгу. Автор: Генри Воллам Мортон cтр.№ 66

Будучи в Неаполе, Диккенс отметил, что «здесь все выражаются пантомимой». Он привел несколько хороших примеров. «А вон человек, повздорив с другом, — пишет он, — кладет ладонь правой руки на тыльную сторону левой и поводит большими пальцами обеих, изображая „ослиные уши“, чем приводит противника в бешенство. Сошлись покупатель и продавец рыбы. Узнав ее цену, покупатель выворачивает воображаемый жилетный карман и отходит, не говоря ни слова: так он убедительно объясняет продавцу, что считает цену чрезмерно высокой. Встречаются двое в колясках. Один из них два-три раза притрагивается к губам, поднимает пять пальцев правой руки и проводит горизонтальную черту в воздухе. Другой быстро кивает в ответ и едет своей дорогой. Его пригласили на дружеский уровень в половине шестого, и он непременно придет».

Мне показалось, я заметил несколько жестов, которые я всегда считал греческими, такие как загребание одной рукой воображаемого золота. Это означает богатство, а также легкое подергивание лацкана на пальто и скорбное выражение. Это значит, что человек, о котором идет речь, не представляет никакого интереса. Сильное подергивание обоих лацканов и раздувание щек или междометие «пап-пап-пап» означает, что человек обладает невероятным богатством, а подергивание одного лацкана и печальное раскачивание туловища выражает недоверие, пожелание осторожности или, еще лучше, совет ничего не предпринимать.

3

Гуляя по второстепенным уличкам Неаполя, я вышел на пьяццу дель Меркато, где гудела ярмарка. Площадь была пыльная и захудалая. Во время войны она подверглась бомбардировкам, да так и не оправилась. В центре стояла круглая платформа, на которой под аккомпанемент оглушительной музыки дети ездили на маленьких машинках и врезались друг в друга, подражая взрослым и, возможно, репетируя собственную судьбу.

В средние века на площади устраивали казни. Площадь можно увидеть на старых картинах. Там она приятно сельская и одной стороной выходит к бухте, так что люди, поднимаясь на эшафот, видели перед смертью Неаполь. На этой площади произошло важное событие осенью 1268 года, когда династия Гогенштауфенов прекратила свое существование в лице смелого и красивого шестнадцатилетнего мальчика по имени Конрадин.

Его дед, великий Фридрих II, был уже восемнадцать лет как мертв. Папа, ненавидевший Гогенштауфенов, пригласил Карла Анжуйского, брата французского короля Людовика IX, в Италию, с тем чтобы передать ему корону Сицилии, на что тот с радостью согласился. Ему помогла жена, Беатриче Прованская, чьи три сестры были королевами. Это обстоятельство внушало ей такой комплекс неполноценности, что она с готовностью заложила свои драгоценности, лишь бы помочь мужу сделать и ее королевой. Одной из сестер была Алиенора Прованская, королева Англии и супруга Генриха III. К несчастью, амбициозная Беатриче недолго наслаждалась своим королевством: не прошло и года, как она умерла.

Когда Карл Анжуйский вошел в Италию, ему противостоял незаконнорожденный и любимый сын императора Фридриха — Манфред. Его благородная личность вдохновила поэтов на сочинение многих баллад и романсов. Имя его увековечено на карте Италии: это маленький порт Манфредония, который я посетил на полуострове Гаргано. Армия Манфреда, однако, сильно уступала армии Карла Анжуйского. В возрасте тридцати четырех лет Манфред был убит в бою в 1266 году. Оставался единственный законный наследник Гогенштауфенов — юноша в Германии, четырнадцатилетний Конрадин. «Он был красив, как Авессалом, и хорошо говорил по-латыни», — написал его современник.

Убив Манфреда, победоносный Карл пришел в Неаполь и сделал город своей столицей вместо Палермо. Он был на троне два года, когда юный Конрадин, не послушавшись матери, вошел в Италию и заявил французам свои права на корону предков. Карл разбил войско мальчика в местечке Тальяоццо, что в Абруццо. Я видел его в начале своего путешествия: под нахмуренным небом — искореженная земля, сложившиеся горы.

На Конрадина надели оковы и отправили в Неаполь. Цепи, однако, скоро сняли, поскольку, если верить рассказу в «Истории» Виллани, мальчик играл в шахматы с Фридрихом Австрийским, когда протонотарий [46] королевства объявил смертный приговор Конрадину, его сторонникам и нескольким примкнувшим к нему неаполитанским аристократам. Карла Анжуйского усадили на трон, который поставили специально для него на Кампо Морисино (так тогда называлась пьяцца дель Меркато). Пропели фанфары, извещая о прибытии осужденных. Как только протонотарий прочел Конрадину смертный приговор, граф Роберт Фландрский выкрикнул, что тот не имеет права осуждать на смерть такого высокопоставленного человека. С этими словами он выхватил меч и убил протонотария. Должно быть, это единственный случай в истории, кода судья погиб на эшафоте прежде приговоренных им к смерти людей.

Тело протонотария убрали, и казнь продолжилась. Первым принял смерть молодой герцог из Австрии. Когда его голова упала в опилки, Конрадин рванулся вперед, поцеловал голову друга и пролил на нее слезы. Затем и сам приготовился к смерти. Объявил, что он не предатель, а человек, пришедший взять по праву королевство своих предков. Затем бросил в толпу свои перчатки и, попросив Господа простить ему грехи, положил красивую голову на плаху. «Ах, мама, какое горе я тебе доставил!»

В это же время его мать, Елизавета Баварская, спешила из Германии в Италию с большой суммой денег. Она надеялась выкупить сына. Елизавета опоздала. Говорят, что эти деньги она отдала монахам соседнего монастыря — Санта-Мария-дель-Кармине — с тем, чтобы они перестроили свою церковь. Но сначала Конрадина там не похоронили. Набожный Карл Анжуйский не мог допустить, чтобы тело его бывшего соперника лежало в священной земле. Поэтому последний представитель Гогенштауфенов был похоронен в песке под Кампо Морисино. Более чем через три с половиной столетия, в 1631 году, рабочие, раскапывавшие землю на участке, ставшем площадью дель Меркато, наткнулись на свинцовый гроб с буквами R.C.C. (Regis Conradini Corpus); внутри они нашли скелет молодого человека. Отрезанная голова покоилась на грудной клетке. Рядом лежал меч. Кости с почетом похоронили в Церкви Санта-Мария-дель-Кармине, и церковный сторож покажет за алтарем буквы R.C.C., которые помечают место погребения.

Я стоял на пыльной площади, размышляя о том, как быстро могут пасть самые могущественные люди. Мысль, разумеется, банальна, однако она невольно приходит на ум в месте, где когда-то стояли дворцы и замки, а великий император Фридрих II держал свой двор. Я вспомнил высокие стены Лучеры, орлов, круживших над Кастель дель Монте, где Фридрих однажды следил за святым Франциском, и подумал: расстроило бы человека, прозванного «Поражающим Вселенную», если бы он узнал, что величие его будет так недолговечно. А может, взглянул бы на это с греческой иронией или ответил бы арабской пословицей. Кто знает?

Род Гогенштауфенов пресекся, не оставив следа. Мрачность площади вызвана не памятью о юном герое, казненном, словно преступник (неслыханная судьба для принца, захваченного в бою), а бедностью, грязью и печальными старыми зданиями, знавшими лучшие дни. Я смотрел на детей, налетавших друг на друга в своих игрушечных автомобилях. Интересно, где они нашли деньги на это развлечение? Я думал о мистике королевства, чарующее влияние которой до сих пор чувствуется в Неаполе и на юге Италии. На расстоянии брошенного камня от места, где умер юный Конрадин, я увидел нацарапанные на стене слова: «Viva il Re». [47]