Такой вот хозяин, такой человек и такая вилла.
XIII. В завершение вспомню и сообщу тебе, Луций, что за этим прандием, или большим завтраком, ни слова не было сказано о Пелигне. Вардий вообще почти не говорил со мной, лишь изредка предлагая то или иное кушанье и кратко объясняя его достоинства и свойства. И вел себя, как обычные люди. То есть не актерствовал, не мимничал лицом, не пантомимничал телом, не флейтийствовал голосом — ты разрешишь мне так выразиться? И очень приветливо, я бы сказал, нежно на меня смотрел. Когда я, несколько смущенный нашим длительным молчанием — ведь обычно, встретившись со мной, он безостановочно рассказывал и разглагольствовал, — когда я сам принимался говорить, например, начинал расхваливать кушанье, Гней Эдий ласково прерывал мои тирады и говорил:
— Ты кушай, кушай. Лучшая похвала хозяину, когда у гостя рот наполнен едой.
И такая вот небольшая деталь, на мой взгляд, весьма примечательная. Я уже упоминал, что впервые в жизни оказался за столом, крытым скатертью. И, естественно, эту дорогую скатерть я боялся запачкать каким-нибудь неосторожным движением. Вардий мою стесненность, похоже, подметил. И как бы случайно капнул на скатерть соусом — жирное пятно посадил! И, улыбнувшись, заметил:
— Не человек — для скатерти, а скатерть — для человека. Ты не помнишь, кто это сказал?
Я ответил, что не помню.
— Это я сказал, — сказал Вардий. — А ты чувствуй себя как дома.
Но довольно о Вардии. Пора возвращаться к Пелигну.
Свасория девятая
Протей. От Валерии до Сабины
Из-за некоторых событий, о которых я пока не хочу вспоминать, мы с Эдием Вардием, хотя и встречались, о Пелигне не говорили.
И вообще наши отношения стали настолько… не знаю, как их точно определить, учитывая разницу в возрасте… Но я теперь без всяких церемоний мог по собственному желанию заглянуть на виллу Гнея Эдия, а он — прислать за мной слугу, чтобы в тот же день пригласить на трапезу или на прогулку.
I. И вот однажды, когда я, гуляя сначала по городу, вышел в Северные ворота и направился в сторону холма, на котором располагалась вилла Вардия, навстречу мне — Эдиевы носилки, а в них — самолично хозяин. Он выглянул из-за занавески, поманил рукой и сказал:
— Я как раз собираюсь покататься по озеру. Не составишь компанию?
Я принял приглашение, сел к Гнею Эдию в лектику, и мы, разговаривая о том, о сем, спустились в новиодунский порт.
Там Вардия поджидала барка, которую в Риме называют камарой. Представляешь себе? Большая, с остроконечным носом и удлиненной кормой, а в центре — широкая, круглая, словно надутая, с боками, которые высоко поднимаются из воды и образуют нечто вроде крыши.
Мы сели в нее, разместились под деревянным навесом за дощатым столиком и тут же отчалили, двинувшись сперва к аллоброгскому берегу, а затем вдоль него на северо-восток, к расширению озера, к далеким Альпам на горизонте.
День был солнечный и ясный. Дул легкий юго-западный бриз. Матросы — их было шестеро, не считая кормчего — поставили парус.
Меня поначалу немного укачивало. Но Вардий велел подать ржаного хлеба, заставил меня съесть несколько кусочков и запить их сильно разбавленным цекубским. Тошноту как рукой сняло. И Гней Эдий принялся рассказывать, время от времени пригубливая из глиняной алифской чаши свое любимое каленское и закусывая булочками с альбским изюмом.
Говорил он безостановочно: и когда шли под парусом, и когда возвращались обратно на веслах. И с самого начала предупредил, что ему так много надо мне рассказать, что он, с моего позволения — как будто я мог ему не позволить! — говорить будет, по возможности, кратко, не вдаваясь в детали, а лишь обрисовывая общие контуры теории и практики (его выражение). «И если что-то покажется тебе неубедительным или неправдоподобным, — предупреждал Вардий, — то это я неубедительно и неправдоподобно рассказываю, а на самом деле всё было очень точно рассчитано и мастерски исполнено».
В этот раз не было никакой театральщины. То есть Эдий не играл голосом, не взмахивал руками и не кривлялся лицом. И естественной была окружающая обстановка. Разве что вокруг шуршала, шелестела и плескалась вода. И один из матросов удил на корме рыбу: насаживал на прикрепленные к тонкой бечевке крючки маленьких рыбешек и забрасывал в воду — они так ловят в Гельвеции, на тихом ходу лодки, по два, по три крючка на бечевке, которую рыбак держит между пальцев и каким-то образом чувствует, когда у него клюет. Нескольких рыбок величиной с полторы ладони ему в итоге удалось поймать. Гельветы называют их «полосатиками», а на латыни им имя, кажется, «перки». Впрочем, не берусь утверждать.
Но, повторяю: вода, рыбалка — всё это не могло быть заранее инсценировано, потому что с Гнеем Эдием мы случайно встретились, когда он уже собрался на прогулку по озеру.
Свой рассказ Вардий начал так:
II. — В год, когда Август находился с походом в восточных провинциях, Пелигн со станции Венеры Паренс перешел на станцию Венеры Венеты. Ему тогда было двадцать два года. И, как всегда в его судьбе, переходу предшествовал вещий сон.
Снилось ему, что он плывет по морю на корабле. Лежит на корабельной платформе, подстелив под себя плащ. И вдруг видит: навстречу ему идет женщина, божественной красоты, но в серой дорожной накидке. Я не оговорился: именно идет, осторожно перешагивая через мелкие волны. Поравнявшись с кораблем и увидев Пелигна, женщина ему улыбнулась и говорит: «Прыгай ко мне. Вместе пойдем».
Пелигн испугался и не прыгнул.
А женщина укоризненно покачала головой и спросила: «Ты что?»
«Я человек. Я не умею ходить по морю», — ответил Пелигн.
А женщина удивленно подняла бровь и возразила: «Ты посмотри на себя. Какой же ты человек?».
Пелигн глянул и увидел, что вместо рук у него теперь львиные лапы, и ноги и туловище тоже львиные. И, еще сильнее испугавшись, сказал женщине: «Львы тоже не умеют ходить по воде. И даже плавать не умеют».
«А ты попробуй, трусишка», — предложила женщина.
Пелигн прыгнул за борт и тотчас воспарил над морем, потому что лапы у него превратились в крылья.
«Придумают тоже! — развеселилась женщина. — Какой ты лев?! Ты — птичка из моей свиты. То ли ласковый голубь, то ли хищный чеглок. Не рассмотрю тебя. Ну-ка, сядь на воду».
Пелигн исполнил ее повеление и опустился на морскую поверхность.
А женщина сказала: «Ты — нырок. Попробуй, нырни поглубже».
Пелигн, который уже перестал бояться, нырнул под воду. И сначала превратился в тюленя, затем — в рыбу, потом — в водяную змею. И с каждым превращением, с каждой, как греки говорят, метаморфозой, всё глубже и глубже погружался.
Но сверху его позвал властный голос: «Не надо так глубоко. В глубине ты сам себя испугаешься. Выныривай к солнцу. Но не взлетай слишком высоко».