— Я поговорю с адвокатом, посмотрю, что он посоветует.
— Не выйдет, приятель. Ни с кем ты не поговоришь — я не намерен рисковать. Если хочешь выпутаться из всей этой истории, мы поместим тебя куда-нибудь, где сможем спасти тебя от самого себя. И ты будешь держать язык за зубами.
— Предположим, я уйду? Прямо сейчас.
— Я уже сказал, что тебя ждет.
— Предположим, я все равно уйду.
— Не получится, — сказал Антейл. Впервые за время разговора он, кажется, разозлился по-настоящему.
Конверс решил до конца сохранить иллюзию свободной воли — того, что от нее осталось.
— И куда вы хотите меня отвезти?
— За город. Не слишком далеко.
— Но это нарушение закона.
— Пусть это будет моей заботой. В суде я очень убедителен.
— Ладно, — сказал Конверс.
Антейл вздохнул с явным облегчением:
— Сейчас ты для разнообразия поступил умно. Может быть, умнеешь помаленьку.
— Надеюсь, что так, — ответил Конверс.
— А теперь, пожалуйста, не пугайся, — игриво сказал Антейл. — Я собираюсь пригласить мистера Данскина и мистера Смита.
Он открыл дверь в гостиную и позвал:
— Мистер Данскин! Мистер Смит!
Мистер Данскин и мистер Смит вошли с таким видом, будто им не слишком приятно делать то, что им приходится делать. Антейл повернулся к Конверсу:
— Думаю, вас не надо представлять друг другу.
— Приятно видеть, когда настоящий лузер проигрывает по-крупному, — сказал Конверсу бородатый. Это был мистер Данскин.
— Я только что сказал ему, что он умнеет.
Данскин пожал плечами:
— Кто говорил, что он не умен?
— Собирайтесь в дорогу, ребята, — сказал агент. — Вы знаете, что делать.
— Знаем, — кивнул мистер Данскин.
Антейл хлопнул в ладоши:
— Вот и отлично. За дело.
— Надолго мы едем? — спросил Конверс. — Надо брать какие-то вещи?
Он не был уверен, стоит ли об этом спрашивать, боясь, что ответом будет молчание или насмешка.
И действительно, за его вопросом последовало недолгое молчание.
— Конечно, — сказал наконец Антейл. — Бери что хочешь.
Мистер Смит прошел с ним в другую спальню и смотрел, как он собирается. Мистер Смит был тот, кто помоложе, блондин. Конверс вытащил несколько рубашек и свитер из сумки, которую еще не успел распаковать. Сложил вещи в картонную коробку из-под рубашек. Когда они вернулись в комнату Джейни, Антейл любовался изображением на стене.
— Вот она, ваша контркультура, — сказал он.
Никто не стал с ним спорить.
— Конверс, я получил удовольствие от нашего разговора, — заявил он. — Ты во многом подтвердил мое мнение о том, куда движется мир. Я действительно рад, что познакомился с тобой.
— А вы не едете?
Антейл помотал головой:
— Тебе не о чем беспокоиться. Ты будешь в хороших руках.
Он направился к двери, и тут, видимо, ему пришла в голову какая-то мысль.
— Знаешь, — сказал он, обращаясь к Данскину, — у меня есть сын, сейчас ему двенадцать. Он живет с моей бывшей. Прошлым летом я отправил его в школу выживания. Чтобы он получил закалку, не спасовал, когда наступит большой бенц.
— И что они там делают? — поинтересовался Смит.
— Что делают? Учатся выживать.
Все вежливо улыбнулись.
Данскин посмотрел на Конверса:
— Ты не посещал школу выживания, это уж точно.
— Нет, — ответил Конверс. — В мое время их еще, наверно, не было.
* * *
Хикс гнал машину в амфетаминовом угаре. Усталый мозг украшал траву пустыни фантастическими цветами, наполнял овраги светящимися кораллами и призраками. Земля была плоской, дорога — прямой как стрела; лучи фар часами мерно покачивались в ночном пространстве, высвечивая даль, которая мчалась навстречу и уносилась назад под рев мотора и горячего ветра. Оглушительный вопль каждого встречного грузовика оставался в сознании видением катастрофы в пустыне — гигантские колеса вращаются в воздухе, мертвые водители до рассвета горят в кюветах.
Мардж клевала носом, подремывая на заднем сиденье. Время от времени она просыпалась и заговаривала с Хиксом, но он ее не понимал. И все время чесалась во сне.
Мардж казалось, что она не спит. Просто спряталась в себя, отгородилась от хаоса движения. В сознании всплывали странные, причудливые образы — то она превращалась в резину, то в голове у нее вместо мозга оказывалась кассета.
Мысли о безопасности остались далеко позади. Иногда она просто ставила мешок на сиденье рядом с собой и не обращала внимания на то, что порошок разлетается вокруг. Сиденье уже было липким от него, белые крупинки блестели на резиновом коврике в ногах. Уколовшись, она на какое-то время перебиралась к Хиксу на переднее сиденье, но разговор у них не клеился, все темы были исчерпаны.
Ночью они остановились — чтобы Хикс поспал часа три и снова закинулся амфетамином, а потом снова дорога. Они избегали скоростных автомагистралей, военных дорог и дорог, проходящих через индейские резервации, ища шоссе пусть и неосвещенные, но не пустынные.
К концу второго дня они ехали мимо бесконечных полей шпината, поливаемых разбрызгивателями. Боковые дороги подходили к шоссе под прямым углом; вокруг белых фермерских домов росли тополя. На пыльной главной улице маленького городка под названием Морони стоял гипсовый ангел
[77]
; тут они остановились, чтобы заправиться, и купили банку тушенки и пшеничный каравай в японской лавке.
Под вечер шоссе пошло вверх по склонам полуразрушенных гор, где обвалившиеся каменные глыбы громоздились друг на друга. В сумеречном свете громадные скалы казались статуями, а карликовые сосны, торчавшие из расщелин под ними, — жертвенными цветами.
Всю ночь они взбирались на хребет. За несколько часов до рассвета Хикс съехал на обочину, чтобы немного поспать.
— Кто там живет? — спросила она его.
— Там, наверху, моя альма-матер, — проговорил он с закрытыми глазами. — Мой старый хиппующий роши. Бывают же доктора-писатели. Вот и этот человек — роши-писатель.
— Ты хочешь сказать, что он дилер, дурью барыжит?
— Дилер — не то слово.
Он спал, а Мардж слушала крики сов.
Позже, утром, Хикс вел машину и посмеивался про себя. Небо было бесстыдно в своем великолепии, багровые скалы — как дурная шутка. Потом извилистая дорога, виток за витком, постепенно пошла вниз. Деревья стали выше и пышнее, на обочинах появились цветы. Внезапно возникла как бы улица с дощатыми домишками по обеим сторонам дороги — некое подобие городка у подножия отвесной скалы, укрывавшей половину построек манящей тенью.