— Как поживаешь?
— Замечательно. А ты?
— Только что из Вьетнама.
— Как там?
Не сказать, чтобы это ее особенно взволновало, подумал Хикс.
— Спасибо, херовато.
Она ничего не сказала, но он по ее молчанию чувствовал, как ее раздражает его привычка выражаться.
— Как твой распрекрасный доктор?
— Тебя это не касается.
— У меня тут нелады с зубами. Мог бы он, как считаешь, привести их в порядок?
— Не говори глупостей.
— Он же зубной врач или нет?
Хикс снова вынул зуб и завернул в носовой платок.
— Ефть не могу.
— Почему ты такой глупый? — Холодный, твердый, как слоновая кость, гнев. — Ты пьяный.
— Точно.
— Совсем не смешно. Не беспокой занятых людей, которые не беспокоят тебя.
Он решил задать глупый вопрос:
— Скучаешь по мне, Эцуко? Я по тебе иногда скучаю.
Она снова ясно представилась ему: ее губы мелко вздрагивают от неловкости и легкого отвращения.
— Дай мне жить, — сказала она. — Не звони.
— Господи, да я тебе год не звонил! Даже больше.
— Когда я слышу твой голос, — сказала она, — мне кажется, что ты превращаешься в пьяного бродягу. Это никуда не годится для человека с твоим интеллектом.
— Ах ты, говнючка!
Она положила трубку.
— Интерректом, значит, — произнес он вслух; ее английский улучшился кардинально. — Говнючка.
Когда он нашаривал в кармане другую монетку, мимо будки прошла темнокожая девица в пальто под кожу. Хикс рассеянно улыбнулся ей, забыв, что на месте зуба у него дырка. Девица вытаращила глаза и захлопала ресницами. Дура чертова! Он проводил ее глазами и наткнулся на взгляд одного из ее компании — молодых парней в таких же пальто и пастельного цвета шляпах с опущенными полями.
«Придурок», — сказал он себе.
Набирая номер, он осторожно поглядывал на них через плечо. Когда Джун взяла трубку, он повернулся к ним спиной.
— Привет, Джун!
— Это ты, Рэй? — Голос у нее был злой.
— Угадала, — ответил Хикс. — Я здесь, в Окленде. Балдею тут, в клубе, и ни одной белой рожи вокруг. Хочу составить завещание.
— Завещание?
— Ладно, забудь, — сказал он. Шутить сегодня не получалось.
— Оуэн дома, — сказала Джун.
— Ах, Оуэн дома! Ужасно. Дай-ка я поговорю с Оуэном. А тебе позвоню завтра, ладно?
— Еще чего! Не желаю, чтобы ты звонил.
Сплошной какой-то вечер глупых вопросов.
— Почему так?
— Оуэн убьет тебя, если увидит. Он же бешеный. И страшно зол на тебя.
Хикс покачал головой. Кто-то постучал монеткой по стеклу будки.
— Если он так зол, не буду злить его еще больше. Он тебя слышит?
— Нет, он в гараже, чинит машину. Не хочу, чтобы он даже услышал, что я говорю по телефону.
— Он ведь не заложит меня, а, Джун? Не сдаст?
— Не думаю. Просто не показывайся здесь.
— Ты дура, — сказал Хикс. — Все рассказала ему. Зачем ты это сделала?
— Да что говорить! — ответила Джун. — Разве человек понимает, что делает глупость?
— Пути человеческие, — сказал Хикс, — неисповедимы.
— Вот-вот, — согласилась Джун.
Не вешая трубку, он мысленно прощупал атмосферу в баре. Эта братия за столиком испускала явственные кокаиновые вибрации. Он вынул из кармана бланк матросского клуба с телефоном Мардж. Потом подал быстрый знак — словно кому-то в дверях. Один из братии оглянулся, чтобы проверить, кому там он машет.
— «Одеон», — ответили на том конце провода; Хикс улыбнулся: студенточка.
— Мардж?
— Да?
— Это Рэй.
— О, — воскликнула она, — привет!
Приятно, когда тебе радуются.
— Я зайду завтра, рано утром. Все чисто?
— Да. Все чисто.
— Тогда до встречи.
— Тогда до встречи.
Он покинул телефонную будку и быстро вышел на улицу. Какое-то время он шагал от порта к холмам и свету уличных фонарей. У первых домов, к которым он подошел, два алкаша толкались плечами, выясняя, кто из них крепче держится на ногах. Завидев его, они прекратили забаву и двинулись к нему с видом попрошаек, но, когда он прошел мимо, остановились, тяжело пыхтя и глядя ему вслед.
— Я меж двух огней, — бросил им Хикс.
В следующем квартале на обочине тротуара возле автофургона сидели хиппаны и жевали сэндвичи с копченой колбасой. Хикс остановился, глядя, как они едят. Один из парней оглянулся, и Хиксу не понравилось, как тот на него посмотрел.
— Сейчас я вас всех поимею, — заявил Хикс.
— Ишь какой крутой, — продолжая жевать, сказала одна из девушек; и они повернулись к нему спиной.
— Да это я так, — сказал Хикс, — шучу.
В третьем квартале был бар с изображенными на оконных стеклах картами и колесами фортуны. Внутри темно-синие стены были украшены теми же символами, но посетители были в основном старики. Сложно сказать, что за таинственные личности собирались тут раньше, — этот пульс уже давно не бился. Хикс сел у стойки и продолжил свою вечеринку.
Голова у него становилась дурная. Нарисованные карты и темные стены действовали угнетающе. Накопившаяся злость — на Эцуко, Оуэна, чернокожих в «Золотых воротах» — кипела в крови. Он напивался не очень часто, но иногда, когда это случалось, между пространством, в котором он ощущал себя, и пространством людей разверзалась бездна. Его пространство символизировала татуировка на левой руке. Это было греческое слово Εδφόσ; Хикс понимал его как «Те, Кто Есть»
[38]
. Когда его спрашивали, что это означает, он часто говорил: это означает, что он параноик.
Его охватила знакомая ярость; это было похоже на спазм, такой сильный, что было невозможно дышать и только от хорошей драки отпустило бы.