Стужа - читать онлайн книгу. Автор: Томас Бернхард, Венделин Шмидт-Денглер cтр.№ 47

Между мною и художником ложится полоса какой-то сумеречной неясности. То, что он говорит, можно уподобить косым струям отдаленного дождя, скоплению облаков над неведомой далью, бросающих тень на все окрестные земли. Он говорит: «Близость какого-либо человека рождает желание узнать его до такой степени, при которой он перестает для тебя существовать. С людьми это, должно быть, так». Затем он переходит к разговору о вчерашней прогулке, когда ему пришло в голову, что Луна не столь удалена от Земли, как разум от сердца. «Человек всегда движется в пространстве собственного сердца, вначале это так прекрасно, а потому так невыносимо позднее и так страшно на всё воздействует». Начало есть конец — в этой фразе для него заключена всеобщая посылка, «стол — это еще и окно, а окно — это еще и женщина у окна, ручей — это и горы, отражаемые его водой, город — это и воздух над ним». В этом самозавихрении «и пропадает человек… Где же выход?» Ответа нет. При вдохе ему становится нехорошо. Он говорит: «Они просто изведут себя своими идеями. Воззрениями». И спустя время: «Вначале я думал пригласить вас к себе в комнату и кое о чем побеседовать. Я слишком устал. Юность агрессивна по отношению к старости, которая втягивает голову. Давно уж втянула. Ни на минуту нет спасения от индивидов, ненавидящих всё духовное. Я всю жизнь вынужден был обороняться. Прежде всего — от женщин. Это, однако, лишь черта, подведенная под гигантской декорацией мыслей, которые меня занимают: берегитесь женщин, но пуще всего — женского начала в вас самом, оно спит и видит, как бы вас уничтожить. Уже один лишь путь к комфортной жизни, который выбирают мужчины, потребность в тепле, которую они испытывают, тяга к побрякушкам — всё это враждебно мужчине. Женщина и женское начало вообще заставляют мужчину опуститься до антимужских ощущений. Я мог бы засыпать вас жизненными примерами, указав на выдающихся мужчин, совершенно загубленных своими женами. Это всё личности, в высшей степени одаренные, самого крупного масштаба. Женская природа изначально чревата предательством. Она создана для подкопов и минирования. Это яд для духа мужчины, для духа вообще, для мужской сути. Когда всё сводится к тому, чтобы разобрать мужчину на части и не дать им вновь сложиться… С научной точки зрения женщина воплощает в себе надругательство над мужчиной… Заклятые враги мысли… Они запрещают мужьям даже газеты читать… Лишь бы не думали… Женщина — орудие разрушения и не способна к дружеским чувствам… Зачинательницы браков и детей, они не лгут только во время родов… Женщины годятся только для постели. Женщина не смыслит в игре. Она — орудие дьявола и виновница трагедии мужского племени».

Ночью из-за того, что я не мог уснуть, из-за неотвязных мыслей о самом себе мне пришлось встать, я подошел к окну посмотреть, что делается там, на улице. Но ничего не увидел. Оставаться в комнате было выше моих сил, я скоренько оделся, запер за собой дверь и спустился на первый этаж. В передней горел слабый свет. Я собирался побродить возле дома и немного пройтись по дороге. Когда-то, еще ребенком, я часто вставал среди ночи, чтобы пуститься бегом по тропинке через угол леса, и мне было страшно. Но я сам добивался этого состояния. Вот и теперь нечто похожее. Может, в лиственничный лес? — подумал я. Но, приблизившись к входной двери, я увидел, что она даже не заперта, щеколда не накинута, и тут я заметил полоску света, падавшую из зала на противоположную стену: в зале зажгли свет, возможно, потому, что услышали мои шаги. Но я понятия не имел, кто в это время мог оказаться в зале. И хоть я не знал точно, который час, время было настолько позднее, что, по моему разумению, все в доме давно спали. Сначала я не хотел идти в зал, но заставил себя сделать это и открыл дверь. В углу, возле стойки, там, где я любил сидеть сам, я увидел за столиком живодера и хозяйку. Казалось, они горячо что-то обсуждали, но они явно дурачили меня и минуту назад находились в горизонтальном положении, что можно было понять прежде всего по их не вполне одетому виду, по их измятым и бледным лицам. На столе стояли бокалы с недопитым пивом, были разбросаны куски хлеба. На столе же оказались и ботинки живодера. Он раздел ее и улегся с ней на скамью, догадался я. Волосы на голове хозяйки растрепаны, ни намека на прическу. Это сразу бросилось в глаза. Я решил тут же ретироваться, но живодер предложил посидеть с ними. Они как раз говорили об отношениях в доме, соврал он и, сгребя со стола ботинки, сбросил их на пол и сунул в них ноги, а хозяйка вновь присела и приложилась к одному из пивных бокалов. Иной раз ложиться не хочется, сказал живодер, ночью за разговором могут осенить ценные мысли, да и разговор по ночам лучше клеится. «Может, пивка?» — спросил он, и я подсел к ним. В зальчике было прохладно, меня вдруг зазнобило. Живодер встал, подошел к крану и до краев наполнил мой бокал. Он поставил его передо мной и снова сел. Хозяйка надумала продавать гостиницу, сообщил он, а ее супруг, который, как я наверняка слышал от художника, сидит в тюрьме, против продажи. Хозяйка-де хочет вовсе уехать из этих мест, где ее, главным образом из-за мужа, сильно невзлюбили. Детям тут тоже несладко. Она готова хоть завтра уйти отсюда, только бы не видеть больше гостиницы. Не говоря уж о том, что хозяин против и всегда будет против продажи, сбыть такую гостиницу «полное невероятие», сказал живодер, да и покупателя найти трудно. Тут и польститься-то не на что, а состояние дома оставляет желать лучшего. «А уж про местоположение я вообще молчу, — добавил живодер. — Хозяйка в первую голову думает о будущем детей. Ей кажется, здесь, в Венге, им ничего хорошего не светит. А больше всего она боится, что муж после освобождения наверняка примется за старое, за прежнее беспутство, которое прервали против его воли». Он якобы пишет, что его отпустят через несколько месяцев «за хорошее поведение» и тогда уж он «наведет порядок» в гостинице. Вообще, вздохнул живодер, большое несчастье выпало этой семье, где никто не понимает ближнего. Хозяйке такой муж не нужен вовсе. Через него она совсем пропадет. Она за последнее время отправила ему не одну передачу, а он даже не поблагодарил как полагается. «Но не грех же помочь человеку, который стал как отрезанный ломоть и слывет преступником. Разве я не прав?» — рассудил живодер. Да, ответил я, такому человеку надо помочь, независимо от того, что он содеял, кем бы его ни считали, что бы ни было у него на совести и как бы он, по воле обстоятельств, ни поступил с другим человеком. Заключенным всегда надо помогать. Не пальцем в них тыкать, а помогать. А способ всегда можно найти. Вот хозяйка ему даже теплые носки послала. Но «уж хозяйка-то его знает, она боится, что, вернувшись домой, он ей такое устроит, прикончит ее, — сказал живодер, — к тому же ему известно, что она донесла на него и в тюрьму его спровадила». А гостиницу можно будет закрывать, как только завершится строительство электростанции и рабочих, которые здесь ели и пили, как ветром сдует. Местные-то гостиницу обходят. Раньше здесь даже свадебные пиры закатывали и на поминках гуляли, как и в других гостиницах, но всё это — дело прошлое. Ни один крестьянин уже носа не кажет, даже парни сюда не идут, хоть их, как известно, не больно-то волнуют «такие дела». «Как только покончат со строительством, мы и с гостиницей покончим», — заявила хозяйка. Но хозяин-то уезжать не хочет. «Здесь же только его родина», — сказала она. А ей вообще хочется оставить гостиничное дело и, может, даже в город перебраться. Уж она там как-нибудь выдюжит. Работу всегда найти можно, если искать не лениться. Сейчас работы на всех хватает, такого еще не было. В долине она не прижилась. Сюда подалась скрепя сердце и лишь потому, что была уже на сносях. На самом деле это было далеко от правды, но звучало вполне убедительно, и я всё время внимательно слушал хозяйку. Живодер добавил: «В городе женщине можно найти легкую работу и вообще не надрываться. К примеру, на какой-нибудь фабрике. Вроде нашей, целлюлозной, там женщины вовсе "не выкладываются", а деньги получают хорошие. И детишкам на молочишко хватает». Кроме того, дочери у нее уже большие, можно сказать, встают на ноги, и, не ровен час, не одна, так другая замуж выйдет. Всё и без хозяина устроить просто. И тут произнеслась фраза, которая обдала холодом. У хозяйки вырвались слова: «Вот бы его больше не было». Живодер попытался отвлечь ее от страшных мыслей и сказал: «На целлюлозной фабрике ввели премиальную систему». Спросил, не слышал ли я об этом. Но, поняв, что я не горю желанием поддерживать разговор на эту тему, глубокомысленно заметил: «Любой женщине туго пришлось бы с мужиком, у которого такие наклонности, как у ее мужа». Да, нелегко, соглашаюсь я. Хозяйка встала, пошла на кухню и вернулась с «окороком», свежеиспеченным и еще теплым. «Я его сразу нарежу, — сказала она. — Есть повод». Она принялась за дело и предложила нам вволю угощаться. «Лучше всего он идет с изюмом», — заметила она. Вечером она с ног валилась от усталости, а после мытья посуды присела и тут же уснула, но ненадолго, минут на пятнадцать, дочери разбудили. С ними она пошла во двор посмотреть на снеговика, которого они слепили. Снеговик ее напугал, и она тут же вернулась в дом. «Дети даже не поняли, чего я испугалась, но это какой-то страшный снеговик. Дети сами не знают, что сотворили». Потом вдруг снова начались хлопоты, принесла нелегкая нескольких рабочих, и пришли-то уж пьяные, а пива выдули «больше, чем в брюхо лезло». Откуда-то взялся жандарм и выгнал их, но потом заявились другие, несколько нездешних, уже после полуночи, и последнего удалось «выставить» только в час. И тут она вдруг почувствовала себя такой бодрой, какой давно уже не бывала. И тогда они, хозяйка и живодер, решили вообще не ложиться, а просидеть до самого утра в зале. «Да, — сказал я, — часто это имеет немалый смысл — не поспать ночь». И я встал, а они сказали, что посидят здесь до утра, как и было решено. Я поднялся к себе и моментально заснул.