Королевская аллея - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Шандернагор cтр.№ 70

В Сен-Жермене Король сначала навещал мадемуазель де Фонтанж каждый вечер. Но постепенно ему надоел вид женщины, которая утратила всю свою красоту, умом же была обижена всегда; летом 1680 года он сделал ее герцогиней и почти прекратил свои визиты.

Отчаяние еще усугубило страдания несчастной покинутой Фонтанж; жар и удушья, завладевшие этим хрупким тельцем, более не оставляли его. Придворные, еще недавно певшие юной фаворитке дифирамбы и теснившиеся в ее передней, теперь исчезли и не поминали ее ни единым словом, точно она уже умерла; даже служанки, видя близкий конец своей госпожи, все перебежали к ее сопернице, под крылышко Дезейе, Като и других «девушек» семейства Мортмар, которых еще два месяца назад открыто презирали.

— Мадам, — сказала мне как-то вечером Нанон, — неужто мы с вами дадим бедной девушке умереть, как собаке?

Я была согласна с нею и, не считаясь с мнением госпожи де Монтеспан, которая в любом случае не посчиталась бы с моим, осмелилась навестить мадемуазель де Фонтанж.

Когда я вошла, она лежала в бреду, под присмотром всего одной старой служанки, разбитой ревматизмом, который, верно, и помешал ей предложить свои услуги сопернице ее хозяйки. Взяв больную за руку, я тихонько заговорила с нею, хотя сильно сомневалась, что она меня узнает.

Однако мадемуазель де Фонтанж внезапно пришла в себя. «Разве Король не придет ко мне?» — еле слышно прошептала она. Мне очень хотелось ответить, что ей следовало бы желать скорее встречи с Господом, но я видела, что она так далека от мысли о смерти, что прикусила язык, не решаясь пугать ее этими жестокими словами. Я заверила ее, что Король придет, обещав себе уговорить его на это последнее свидание и попросить, чтобы он сам подготовил ее к переходу в иную юдоль. Бедняжку вырвали из небытия, чтобы сделать герцогиней; теперь ей предстояло вернуться в небытие, только этот второй переход обещал быть куда тяжелее первого. Один лишь Король мог облегчить ей этот страшный шаг.

Я долго сидела у ее изголовья. Она жалобно бормотала что-то на своем родном овернском наречии, погружаясь в беспамятство. Мне вдруг подумалось: ей ведь нет еще и двадцати, она могла бы быть моей дочерью. Эта безмозглая пичужка, которую я в ту минуту жалела всем сердцем, замешалась в схватку с такими могучими противниками, которых ей было не одолеть; она оставила в этой битве свое сердце, а теперь и жизнь. Маркиза де Монтеспан, король Людовик XIV, госпожа де Ментенон — все это были, по крайней мере, несокрушимые натуры, твердые, как скала; раздавив жалкую пташку, они могли вернуться к прежним забавам и возобновить свою игру втроем, которую вели долгие годы, отлично зная все ее правила, все ходы, все тайные пружины. «В общем-то, — сказала мне однажды госпожа де Тианж, когда мы беседовали в комнате ее сестры, — со смертью мадемуазель де Фонтанж мы вернемся к прежним трудностям».

Однако жизнь редко возвращается на круги своя. Мадемуазель де Фонтанж умерла несколько месяцев спустя в монастыре Пор-Руайяль, куда ее отвезли по приказу Короля, но мы, оставшиеся жить, уже не смогли обрести равновесие — или неравновесие — последних четырех лет, с 1675 по 1679 год, когда я страдала от маркизы, которая страдала от Короля, который к счастью, почти не страдал; в этом промежутке мир пошатнулся, и перед нами на одно страшное мгновение разверзлась адская пропасть.

Невозможно стоять на краю пропасти, оставаясь беззаботным, не боясь и не чувствуя опасности. Однако в то время мне казалось, что счастье мое уже близко, и предвкушение блаженства ослепило меня, не позволяя видеть ничего вокруг.

Владычество мадемуазель де Фонтанж рассеялось, как дым, лишь подчеркнув собою всю глубину и постоянство чувств, связавших Короля со мною. Недаром Като, наперсница госпожи де Монтеспан, расположенная ко мне так же, как и большинство служанок фаворитки, однажды сказала: «Король увлекся мадемуазель де Фонтанж по слабости, вернулся к госпоже де Монтеспан по привычке, но с вами видится по склонности».

Склонность эта, и в самом деле, становилась все более очевидною и в глазах окружающих и в моих собственных. За несколько дней до того, как мадемуазель де Фонтанж впала в агонию, Король, ко всеобщему изумлению, назначил меня второй статс-дамою дофины, — он уже набирал штат для этой баварской принцессы, на которой восемнадцатилетний дофин должен был жениться следующей весной; наконец я получила то, на что, после стольких лет ожидания, не смела и надеяться — место, освобождавшее меня от гнета госпожи де Монтеспан.

Служба эта, и сама по себе более чем почетная, позволяла мне жить при Дворе, обеспечивала постоянный доход и, кроме того, давала право на собственные апартаменты. Правда что в Сен-Жермене я из скромности сохранила за собою прежнюю мою каморку, зато Король предоставил мне помещение из нескольких комнат в Фонтенбло и другое такое же в Версале. Обе квартиры были расположены так, чтобы монарх мог свободно видеться со мною.

И он не лишал себя этого удовольствия, проводя у меня более часу каждое утро перед обедом. Я же виделась с ним наедине по вечерам, с восьми до десяти часов; господин де Шамаранд проводил меня в его комнату и выпускал оттуда на глазах у всего Двора. Уж не знаю, кому из остряков первому пришло в голову это словцо, но скоро в передних меня стали величать не иначе, как госпожою де Ментенан [67] .

Никто, однако, не мог понять сути наших отношений. Сдержанность, проявляемая нами обоими на людях, сбивала с толку самых злоязыких сплетников: разница в возрасте между мною и мадемуазель де Фонтанж, положение фаворитки, все еще сохраняемое госпожою де Монтеспан — все это делало любовную связь, в глазах публики, маловероятною. Зато мне не отказывали в уме, и оттого пошел слух, что Король встречается со мною, дабы писать историю своего царствования: все знали, что он не слишком доволен официальными биографами и нередко, слушая Расина или Депрео, читающих ему свою стряпню, не сдерживался и бормотал сквозь зубы, раздраженно и презрительно: «Газетное вранье!» Итак, принимая во внимание мой скромный облик и подчеркнутое уважение, какое монарх выказывал мне в обществе, все решили, что, уединяясь каждый вечер в его комнате, мы всего лишь разрабатываем планы военных кампаний или пишем мемуары.

Надобно признать, что голландские газетчики, которые, в отличие от придворных, следили за этим издалека, раскусили нас куда скорее. В Кельне напечатана была весьма ядовитая эпиграмма:

Алькандр великий, что случилось?

Мир на дворе — ты взаперти.

А что ж любовь, скажи на милость?

Ужель предмета не найти?!

Быть может, в сердце страсть созрела,

Но к гордости попала в плен,

И ты, от всех скрывая дело,

Грустишь, молвою утомлен.

Боимся мы предположений,

Но людям не закроешь рты.

Чем, вместо скучных сочинений,

И кем, Алькандр, занят ты?