На все четыре стороны - читать онлайн книгу. Автор: Адриан Антони Гилл cтр.№ 36

Каждый вечер влюбленные пары встречаются на Малеконе – длинной набережной, огибающей бухту. Они ложатся на дамбу и целуются взахлеб. Секс заменяет кубинцам антидепрессанты. Когда садится солнце, они смотрят на Атлантику, будто пытаясь заглянуть за горизонт. Там, всего в каких-то девяноста милях, – Флорида и веселая гулянка, на которую приглашен весь мир, кроме них. Для кубинцев океан измеряется не расстоянием, а временем, – он лежит перед ними, плоский, равнодушный и безбрежный, как вечность. Как для Колумба пятьсот лет тому назад.

Аргентина, январь 2001 года

Один издатель как-то сказал мне, что если он захочет вылететь в трубу, ему достаточно будет взяться за выпуск книги о Южной Америке. «Ты не поверишь, – заявил он, – но это совершенно убыточный континент». В общем, я его понимаю. Решая, куда поехать, мы обыкновенно выбираем страны, на которых история отдыхала чаще. Наше воображение зациклено на былых просторах империи – местах, чьи жители имеют в запасе ломаный английский, над которым мы можем покровительственно подшучивать.

У меня есть мысленный образ Южной Америки, но я не в силах определить, каким странам принадлежат кусочки, из которых он собран. Но вдруг, случайно, я услыхал от знакомого врача, что по количеству людей, регулярно посещающих психоаналитика, Аргентина занимает первое место на всем земном шаре, и это решило дело. В Буэнос-Айрес – вот куда я отправился. По прибытии мне почудилось, что произошла какая-то ошибка, что самолет развернулся, пока я спал. В Буэнос-Айресе все привычно – рестораны, магазины, уличное движение, звуки и запахи; это абсолютно европейский город, и люди, бегущие на прием к своим психотерапевтам, сплошь европейцы. Потом выяснилось, что в этом и состоит проблема Аргентины. Здесь живут итальянцы, которые говорят по-испански и хотят выглядеть как англичане. Они никак не могут понять, с чего это их занесло сюда, на берег Ла-Плата. Аргентина – край обманутых надежд, она должна была стать первой державой Латинской Америки. У нее было все – мозги, культура, житейская умудренность, танцы, – но она так и не вышла в лидеры. Ее блестящие перспективы выродились в дрянную политику, гиперинфляцию и мюзикл Эндрю Ллойд-Уэббера [46] .

Именно это разочарование, эта несправедливость судьбы и укладывают аргентинцев на медицинские кушетки. Сначала мне не понравилось, что Буэнос-Айрес такой европейский, хотя Нью-Йорк почему-то не вызывает подобного раздражения. Никто же не спрашивает, приехав в Нью-Йорк: «И куда вы подевали всех могикан?». Но вскоре я просто забыл о своем недовольстве и влюбился в город. Он модернистский и очень цельный – этакий мачо, силач, лицедей, – деревья в нем чудесные. Я бы не стал упоминать о деревьях в городе, но в Буэносе они особенные. Палисандры, эвкалипты, гевеи, парки с длинными тенистыми аллеями, проникнутые англофильским духом, что всегда приятно.

У нас с Аргентиной больше общего, чем я думал. Мы построили им железную дорогу, пару-тройку раз пытались вторгнуться на их территорию – несерьезно, как бы флиртуя – а потом, что бы мы, англичане, делали без пирожков «Фрай-Бентос»? Да еще поло. Везде, где есть лошади, непременно появляются англичане, готовые ухаживать за ними как за родными детьми. Здесь много переселенцев с нашего острова, и у них есть кое-что общее: все они женщины. Найдется ли у нас на родине хоть одна девица с лошадиной физиономией, которая еще не легла под аргентинского игрока в поло? Если знаете такую, дайте ей их телефончик: они примут и устроят ее с удовольствием, в основном потому, что у аргентинских девушек им не обломится. Ни за что. Только после свадьбы. Это все еще католическая страна с моралью и снобизмом давно ушедшей колониальной эпохи. Аргентинки прелестны, очаровательны и знают такие заменители секса, которые не рассматривал даже Ватикан, – например, танго. На каждом углу, в каждом баре можно застать тангующие пары in flagrante [47] . Это синкопированная пантомима, изображающая то, чего ты не получишь позже, сынок.

Мы покинули Буэнос ради Патагонии, но еле добрались до цели. Меня предупреждали насчет южноамериканских авиалиний – говорили, в частности, чтобы я никогда не летал с футбольной командой, – но я впервые очутился в самолете, где ни контролер, ни стюардесса, ни командир рейса не знали, куда мы направляемся. «Нам ведь сюда?» – спросил я, показывая билет. «Кто знает? – кокетливо шепнула девица в форме, качнув бедрами, и добавила: – Посмотрим». Очевидно, останавливаться на полпути – болезнь, очень распространенная среди женского населения Аргентины, и нас тоже не миновала эта чаша. Пилот уже собирался идти на посадку, но вдруг передумал. В результате мы приземлились совсем в другом месте. В Англии это не так уж катастрофично: сесть в Станстеде вместо Хитроу, конечно, досадно, но трагедией это не назовешь. Однако Аргентина имеет размеры галлюцинации Джеффри Арчера [48] , и в ней такое приключение вовсе не пустяк.

Пришлось еще этак с месяц ехать на такси, причем сквозь снежную бурю. Снег был неприятной неожиданностью: я рассчитывал на тропическую весну, а получил что-то вроде отпуска в Рейкьявике. Окружающий ландшафт, пожалуй, был бы неплох, если бы Господь Бог специально для нас не задернул его тюлевыми занавесками. Наконец мы прибыли в эстансию [49] , где собирались провести несколько дней. Назавтра я проснулся с угрюмой британской решимостью взять от ситуации все лучшее, по-бойскаутски бормоча себе под нос: «Только не расслабляться», «Ты же хотел приключений» и «Надо было захватить теплое белье». Я распахнул дверь, глубоко вдохнул – и почувствовал сильную боль в челюсти, стукнувшейся о пол. Солнце уже встало, все блестело чистотой и свежестью, и вокруг была сплошная Патагония – и здесь, и там, и везде. Патагония огромна и ошеломительно прекрасна. Ее красота не отпускает ни на секунду, она словно постоянный шум в ушах, зримый звон колоколов, не умолкающих с рассвета до заката, – от нее как бы слегка глохнет глаз. У всех нас есть свой образец природного чуда, шаблон, к которому мы примеряем незнакомый пейзаж. Для меня это Швейцария. Патагония – Швейцария в квадрате с полынью вместо вереска. Она обладает всеми волнующими ингредиентами, которые жмут на мои персональные кнопки. Она стройна и длиннонога, с волшебными плавными изгибами, она уверенна в себе и выразительна, у нее есть характер, она может выругаться, а самое главное – она прямодушна и бесшабашна. Она не из тех коварных скрытниц, что прячутся за своей хрупкостью. Она не пользуется косметикой и придирчива в выборе партнера. Она не для всех.

Лучший и, пожалуй, единственный способ по-настоящему увидеть Патагонию – это смотреть на нее из седла. Собственно, потому мы и приехали на ферму с несколькими тысячами херефордов [50] , требующих постоянного ухода. Правда, с лошадьми у меня проблема: я их не люблю. Мало того, я питаю к ним глубочайшее отвращение, если только их не подают с жареным картофелем. Джигитовка не мой профиль. Я катался верхом дважды в жизни: один раз на зловредном пони, которому особенно нравилось кусать детей, а второй – чтобы написать статью о лисьей охоте. И мне хватило. Но вот после завтрака (очень хорошая яичница с ветчиной) англичанка, управляющая поместьем, – ее характер и манера поведения явно сложились под влиянием местного ландшафта, – швырнула мне двух парней и пончо и представила меня лошади, чье имя я тут же забыл. Я всегда забываю имена животных, но мы с ними квиты, потому что они тоже не в силах запомнить мое. Итак, я вскочил в седло. Ну не то чтобы вскочил и не то чтобы в седло. Вскарабкался, примерно как четырехлетний на верхнюю полку в поезде. Через полчаса случилась абсолютно неожиданная вещь: я стал получать огромное наслаждение. И понял, что ошибался: оказывается, я ненавижу не всех лошадей, а только английских. Эти, патагонские, скромны и элегантны, а поступь у них легкая, как у ночного вора. Кроме того, они ведут себя как автоматы. Вы едете, небрежно держа в руках поводья: потянули за левое – свернули налево, за правое – направо, за оба вместе – стоп. Такой, собственно, и должна быть верховая езда. У нас же, в Глостершире, за нее выдают какой-то мучительный аттракцион с ручным управлением, после которого у вас трясутся руки и ноги, а об ощущениях в мягкой части тела лучше умолчать. А еще аргентинские лошади не бегают рысью, что мне как раз по вкусу. Их время разгона от легкой трусцы до сорока миль в час не превышает пяти секунд.