Джевдет-бей и сыновья - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 172

— Как бы то ни было, ораторствовал он, ораторствовал и в конце концов говорит: «Настало время что-то делать!» Призвал, стало быть, к активным действиям.

— Правильно!

— А мама и отвечает: «Лично я могу сделать только одно: собрать чемодан и уйти!» И начинает собираться.

— Как драматично!

— Однако не каждая женщина так поступит. Мама до сих пор гордится своим уходом!

— А каково в то время было материальное положение твоего отца?

— Аховое. Он продал акции компании, открыл издательство и все деньги проел. К тому же некоторое время жил в Париже.

— Когда он туда уехал? Чем там занимался?

— Не знаю. Наверное, искал смысл жизни. А уехал, кажется, в 1951 году.

— Нет, твой отец искал не только смысл жизни, но и способы помочь родине. Иначе разве стал бы он продавать свое имущество и издавать книги, которые не распродаются?

— Да уж, Робинзон, пытающийся отыскать способы спасения родины, сидя в своей комнате… Или в номере парижского отеля. Кстати, вот что, наверное, должно показаться тебе интересным: однажды, будучи в Париже, он повстречал в кафе Сартра.

— Серьезно? — воскликнула Илькнур. — И что делал Сартр?

— Сидел! К тому же на самом обычном стуле, как простой смертный. Мало того, пил, как все, чай — из чашки! Хотя нет, кажется, не чай, а кофе.

— А что сделал твой отец?

— Да ничего. Сидел, смотрел и думал, наверное: «Сейчас я вижу перед собой Сартра!» Нет, в самом деле, почему это тебя так интересует?

— Ахмет, ну мы же просто разговариваем! — смущенно сказала Илькнур.

— Хорошо, расскажу. Отец подошел к нему и спросил: «В чем смысл жизни, месье Сартр? Скажите, как спасти родину?»

— Нет, не так. Он спросил бы: «Как принести в Турцию свет?»

— А месье Сартр, я думаю, ответил: «Месье, если бы я был на вашем месте, то, будучи представителем немногочисленной образованной прослойки вашей слаборазвитой страны, не сидел бы здесь, пия кофе с молоком, а отправился бы на родину работать учителем!» Изрек это Сартр и начал прихлебывать свой собственный кофе.

— Как смешно. Обхохочешься! — сказала Илькнур и, чтобы показать, что злится на Ахмета и не находит его шутки интересными, уставилась в тетрадь, которую все еще держала в руках.

Ахмет встревожился.

— Кстати, что это еще за свет такой?

— Ну как же, — сказала Илькнур со скучающим видом. — Говорят ведь «дожить до светлых дней» и прочее в этом духе. Вот и отец твой прицепился к этому слову Свет, тьма… Из-за своего невежества он всё на свете пытался объяснить этими понятиями.

— Ясно. Ты наконец признала мою правоту, не так ли? — Ахмет вдруг зевнул и улыбнулся. — О чем бишь мы говорили? Скажите-ка, милая Екатерина Михайловна, о чем мы беседовали?

— О тьме, о свете, о спасении родины, о других людях и о смысле жизни, — проворковала Илькнур.

— Однако пора уже оставить в покое других людей и старые тетради. Я хочу немного рассказать вам об искусстве.

— Сделайте милость, Степан Степанович! — улыбнулась Илькнур. — Только сначала чай принесите.

— И правда, о чае-то мы совсем забыли!

Ахмет налил чай в чистые чашки, чашки поставил на маленький поднос и вернулся в комнату.

— О, уже почти одиннадцать! — сказала Илькнур. — Я скоро пойду.

— Постой, мы же еще ни о чем не поговорили!

— Разве? — Вид у Илькнур был задумчивый.

— Да ведь ты только что пришла! Я хотел рассказать…

— О чем?

— Обо всем!

— Ты говорил, что хочешь что-то сказать об искусстве.

— Да! Иногда я боюсь, что перестану верить в искусство. — Ахмет внимательно глядел Илькнур в лицо, чтобы увидеть ее реакцию. — Что тогда будет?

Выражение на лице у Илькнур было спокойное и беззаботное. Она как будто думала: «Сейчас я выпью чаю, пройдусь до дома, надену ночную рубашку и лягу спать».

— Что тогда будет? — повторил Ахмет.

— Да-да, я тебя слушаю.

— Слушаешь, но так, будто я рассказываю сказку.

— Тогда я закурю. Ведь когда слушают сказки, сигареты не курят?

— Страшно подумать, что будет, если я перестану верить в искусство!

— Да, для тебя как для художника это было бы очень плохо.

— Нет, ты не понимаешь. Какое там «плохо»! Это будет настоящая катастрофа. И вот сейчас я боюсь, что это может случиться. Боюсь, потому что Хасан, наверное, был прав, когда говорил, что этими картинами революции не сделаешь. — Ожидая ответа, Ахмет немного помолчал, потом, занервничав, встал. — Скажи мне, что ты думаешь? Прав Хасан? Скажи, что неправ!

— Скажу, если хочешь. Хасан неправ!

Ахмет начал расхаживать по комнате. Потом остановился, посмотрел на картины и прошептал:

— Какой в них смысл?

— А как же твои теории искусства?

— Мне казалось, что они не только мои, но и твои тоже. Кто, в конце концов, пишет диссертацию по истории искусства?

— Да, но моя тема — архитектура. А произведения архитектуры, знаешь ли, не вызывают сомнений в своей полезности. Особенно если речь идет об османской архитектуре. Не думаю, что какому-нибудь архитектору османских времен случалось сомневаться в нужности, скажем, мечети. Если он и сомневался в чем-нибудь, так это в том, красиво ли, соразмерно ли выглядит его творение. Но у тебя-то проблема совсем другого рода. Ты не веришь, что твои картины вообще нужны!

— Да, — с безнадежностью в голосе сказал Ахмет. — Как же быть?

— То-то же! А кто смеялся над заботой османских архитекторов о целостности?

— Ты мстить будешь или по-дружески мне поможешь?

— Я скажу, что думаю.

— Говори.

— Когда к тебе приходят такие мысли, гони их прочь. Или не гони, но тогда уж иди до конца.

— И что тогда?

— Бросишь живопись. А может, начнешь рисовать по-другому — вернешься, например, к деревенским сюжетам.

— Чем так, я уж лучше уйду в политику.

— Нет, по-моему, ты неправильно ставишь вопрос. Проблема ведь заключается в том, что значит быть реалистом. — Илькнур улыбнулась. — Но я поняла, почему ты так взволнован. Ты беспокоишься из-за того, что решил помогать Хасану и работать в его журнале.

— Как ты можешь такое говорить!

— Послушай. Почему ты решил работать в журнале? Потому что решил, что взгляды этих людей тебе близки, потому что Хасан попросил, и ты подумал, что отказаться было бы не по-мужски, и так далее. По-моему, это всё не так уж важно. А тоскливо тебе сейчас потому, что ты, согласившись работать в журнале, показал, что признаешь правоту тех, кто призывает к «активным действиям», и сам решил приступить к этим самым действиям — или, по крайней мере, заняться чем-то таким, что выглядит более полезным и нужным, чем живопись. Почему ты чувствуешь потребность в этом? Потому что они, — Илькнур указала рукой на картины, — не кажутся тебе нужными и полезными, потому что живопись не может быть для тебя всем. Так?