Он где-то прочел, что если повторять имя спящего, то это поможет провести его в настоящее. Он говорил со мной так и видел, как я всплываю на поверхность. Мои глаза открывались, но взгляд оставался расфокусированным, пока я не слышала, как он произносит свое имя, имя Эмили и мое. Мои зрачки были как линзы фотоаппарата — они наводились на резкость, перенаводились, давали крупный план.
«Сон с расчлененкой?» — спрашивал он тогда.
Медленно я выходила из мира, в котором разрезала мать на куски и пометила ярлыками коробки. Во сне отец бесцельно бродил по дому. Насвистывал.
Когда последние студенты вышли и Таннер тщетно выкрикнул домашнее задание в их удаляющиеся спины, я шагнула за перегородку, чтобы одеться.
— Мы подождем вас в коридоре, — сообщил детектив Брумас.
Удаляющиеся шаги, хлопок двери. Я не одевалась, а сидела на деревянном стуле, дрожа и прижимая больничный халат все крепче и крепче к себе. Я наконец сделала это, и теперь мир узнает.
— Хелен?
Таннер.
— Ты в порядке?
— Заходите, — предложила я.
Таннер зашел за перегородку и встал передо мной на колени. Как-то раз мы попытались переспать, но вместо этого напились и раскисли из-за того, какими стали наши жизни. Когда он встал передо мной на колени, я увидела, что он начинает лысеть.
— Тебе надо одеться.
— Знаю.
Я таращилась на свои колени, которые внезапно стали казаться такими же мраморными, как кожа матери. Я видела свои суставы: жир срезан на живодерне. Из бедер и рук сделаны скарсдейлские пирожки, что хранятся в морозилке для мяса и ждут, пока их поджарят или подсушат на противне.
— Все будет хорошо, — сказал Таннер. — Копы вечно ведут себя странно, но они просто спросят тебя об обычном распорядке дня твоей матери и все такое. Так было, когда умерла моя домовладелица.
Надо кивнуть. Мгновение мне даже казалось, что я киваю. Мозг, похоже, раскололся надвое. Я посмотрела на Таннера.
— Я не плачу.
— Нет, Хелен, не плачешь.
— Все кончилось, — сказала я.
Таннер не знал подробностей моей жизни. Но в пьяном виде я упомянула, что мне кажется, будто мать высасывает из меня жизнь день за днем, год за годом. Я гадала, может, он знает, что означает мое «все кончилось», или же он, несмотря на свои анархистские привычки, все еще движим сентиментальными портретами матерей, созданными по всему миру.
— Давай я тебе помогу, — предложил он. — Это твой свитер?
Он повернулся к ящику и вытащил мой свитер, вместе с лифчиком, засунутым внутрь. Он поспешно подобрал лифчик с грязного пола.
— Извини, — сказал он.
Хотя Таннер видел меня обнаженной неделю за неделей уже многие годы, когда я позволила больничному халату упасть на стул, мне показалось, что я никогда по-настоящему не раздевалась перед ним. Хаку держал мой лифчик, как будто это было платье, в которое предстояло скользнуть. Видя его попытки одеть меня, я осознала, что неважно, как мне трудно, надо успокоиться и действовать.
Я взяла у него лифчик и положила на колени. Слабо улыбнулась.
— Спасибо, Таннер. Возьму его отсюда.
Он протянул левую руку, и я вложила свою свободную ладонь в его. Когда я вставала, он очень нежно наклонился и поцеловал меня в голову.
— Я увижу тебя в понедельник в десять утра?
На этот раз я кивнула.
Когда я застегивала молнию джинсов, вошла Натали.
— Ты там?
— Да.
Она обошла перегородку в своем платье под Диану фон Фюрстенберг и в свежем облаке духов. Лицо ее было все в пятнах. Недавние слезы избороздили щеки.
— Они пришли в комнату два-тридцать, искали тебя. Я оделась как можно скорее. Можно тебя обнять? — спросила она.
На мне всегда, даже сейчас, было написано, что разрешения надо спрашивать.
Ее тепло заставило меня растаять в ее руках, захотеть ее так, как я всегда хотела мать. Но своим животным мозгом я сообразила, насколько это опасно. То, что утешит меня, может ослабить необходимую пружину.
Вдруг возникло неукротимое желание вцепиться в нее. В ее обильные груди и то, что, как мы недавно прочитали, называется «менопузо». Схватить ее нелепые крашеные волосы и выдрать их с корнем. Мне хотелось всего этого, потому что я не могла сделать того, чего хотела больше всего — заползти внутрь ее и исчезнуть.
Я позволила ей провести рукой по короткому ежику моих волос и задней части шеи. Я не мешала ей поглаживать мои костлявые лопатки. И я поплакала, совсем немного, не в силах различить, делаю ли это по обязанности, учитывая обстоятельства, или потому, что поддержка Натали болезненна для меня.
— Где Джейк? — спросила она.
Она отлепилась, держа меня за плечи. Я посмотрела на нее. К счастью, у меня в уголках глаз повисли слезы. Покажусь ли я так более переживающей? Смогу ли выдавить их вновь при необходимости?
Я вспомнила нашу предысторию.
— Не знаю. Он обещал заехать за мной. Собирался пересечься с бывшим студентом, который сейчас работает в Тайлере.
— Так он будет здесь? Он может поехать с нами.
— С нами?
— В полицейский участок, — пояснила Натали.
— Что?
— Твою мать убили, Хелен.
Я заставила себя сесть.
— Разве полиция тебе не сказала? Я думала, ты знаешь.
Я старалась не дергаться.
— Кто?
— Я думала, тебе сказали, милая. Извини. Послушай, давай наденем тебе туфли. Полицейские расскажут тебе все, что знают.
— У них есть подозреваемый?
— Я не в курсе. Я говорила с одним из них, а потом другой парень, в спортивной куртке, оборвал его.
— Детектив Брумас.
Мой голос произнес все слоги монотонно. Я подумала о Джейке и о наших свадебных клятвах.
«Берешь ли ты этого мужчину в мужья, покуда смерть не разлучит вас, в болезни и здравии и в убийственной блажи?»
— Туфли.
Натали подпихнула их к моему стулу ногой.
Дверь открылась, и я услышала голос Джейка в коридоре.
— Ну как, готова она? — спросил незнакомый голос.
— Уже идем, — пропела Натали. — Еще минуточку.
— Пришел ее муж.
— Он может войти.
— Детектив сейчас задает ему вопросы.
Мы с Натали посмотрели друг на друга. Мои ноги были обуты, и во всех отношениях я была готова, как всегда.
Я схватила сумочку, на мгновение смятенно подумав, что коса матери еще внутри. Джейк знал. Без него я до сих пор сидела бы на кровати, свернувшись, как змея.