Увы, этот человек не принимает меня всерьез. Я
хотел бы с ним подружиться, но гораздо больше, чем я, Фандорина-сан интересует
главный штурман Фокc, человек ограниченный и неумный. Мой благодетель проводит
немало времени в компании этого болтуна, внимательно выслушивает его похвальбу
о морских приключениях и любовных похождениях, даже ходит с Фоксом на вахту!
Честно говоря, меня это задевает. Сегодня я был свидетелем того, как Фокс
расписывал свой роман с «японской аристократкой» из Нагасаки. И про маленькую
грудь рассказал, и про алые губы, и про все остальные особенности этой
«миниатюрной куколки». Должно быть, какая-нибудь дешевая шлюха из матросского
квартала. Девушка из приличной семьи с варваром и словом не перемолвится!
Обиднее всего то, что Фандорин-сан слушал этот бред с явным интересом. Я уже
хотел вмешаться, но тут подошел капитан Ренье и отослал Фокса по какому-то
делу.
Ах да! Я же не написал про важное событие,
произошедшее в жизни корабля! Все-таки светлячку слепит глаза его маленькое
сияние, мешает видеть окружающее в истинной пропорции.
А между тем накануне отплытия из Бомбея
произошла настоящая трагедия, рядом с которой мои переживания кажутся
незначительными.
В половине девятого утра, когда пароход уже
поднимал якорь и готовился отдать швартовые, капитану Клиффу доставили с берега
телеграмму. Я стоял на палубе и смотрел на Бомбей, город, сыгравший в моей
судьбе такую важную роль. Хотел, чтобы этот пейзаж навсегда запечатлелся в моем
сердце. Вот почему я оказался свидетелем случившегося.
Капитан прочел депешу, и лицо его вдруг
разительным образом переменилось. Никогда еще я не видел ничего подобного!
Словно актер театра Но скинул маску Грозного Воителя и нацепил маску Безумной
Скорби. Обветренное, грубое лицо морского волка задрожало. Капитан издал не то
стон, не то рыдание и заметался по палубе. «Oh God! — хрипло крикнул
он. — My poor girl!»
[23]
И бросился с мостика вниз — как
выяснилось потом, к себе в каюту.
Приготовления к отплытию прекратились. Завтрак
начался как обычно, но лейтенант Ренье задерживался. Все только и говорили, что
о странном поведении капитана, гадали — что же такое могло быть в телеграмме. Первый
помощник заглянул в салон, когда трапеза подходила к концу. Вид у Ренье-сан был
расстроенный. Оказывается, единственная дочь Клиффа-сан (я уже писал, что
капитан души в ней не чает) сильно обгорела во время пожара, случившегося в ее
пансионе. Врачи опасаются за ее жизнь. Лейтенант сказал, что мистер Клифф не в
себе. Он решил немедленно покинуть «Левиафан» и первым же пакетботом
возвращаться в Англию. Твердит, что должен быть рядом со своей доченькой.
Лейтенант все повторял: «Что же теперь будет? Какой злосчастный рейс!» Мы
утешали его как могли.
Признаться, я отнесся к решению капитана с
осуждением. Его горе мне понятно, но человек, которому доверено дело, не имеет
права руководствоваться личными чувствами. Особенно если он — капитан и ведет
корабль. Что же будет с обществом, если император или президент или
премьер-министр поставят личное выше долга? Будет хаос, а смысл и долг власти —
бороться с хаосом и поддерживать гармонию.
Я снова вышел на палубу, чтобы видеть, как
мистер Клифф покидает вверенный ему корабль. И Всевышний преподал мне новый
урок, урок сострадания.
Капитан, ссутулясь, полушел-полубежал по
трапу. В руке он нес дорожную сумку, матрос тащил следом один-единственный
чемодан. На причале капитан остановился, обернулся лицом к «Левиафану», и я
увидел, что его широкое лицо блестит от слез. В следующую секунду он покачнулся
и рухнул ничком.
Я бросился к упавшему. Судя по прерывистому
дыханию и судорожным подергиваниям конечностей, это тяжелейший геморрагический
инсульт. Подоспевший доктор Труффо подтвердил мой диагноз.
Да, это часто бывает, что мозг человека не
выдерживает разлада между голосом сердца и зовом долга. Я виноват перед
капитаном Клиффом.
Больного увезли в госпиталь, а «Левиафан»
надолго застрял у причала. Посеревший от потрясения Ренье-сан уехал на телеграф
вести переговоры с лондонским пароходством. Вернулся он только в сумерки.
Новости были такие: Клифф-сан в сознание не приходит; временно командовать
судном будет Ренье-сан, а в Калькутте на борт поднимется новый капитан.
Отплыли из Бомбея с десятичасовым опозданием.
Все эти дни я словно не хожу, а летаю. Меня
радует и сияние солнца, и ландшафты индийского побережья, и размеренная,
праздная жизнь большого корабля. Даже салон «Виндзор», куда прежде я шел с
сердечной тоской, как на муку, теперь стал мне почти родным. Соседи по столу
относятся ко мне совсем по-другому — без отчужденной брезгливости и
подозрительности. Все очень милы и любезны, и я тоже отношусь к ним иначе, чем
раньше. Даже Клебер-сан, которую я готов был удавить собственными руками
(бедняжка!), уже не кажется мне противной. Просто молодая женщина, готовящаяся
в первый раз стать матерью и всецело захваченная наивным эгоизмом этого нового
для нее состояния. Узнав, что я врач, она беспрестанно задает мне медицинские
вопросы и жалуется на мелкие недомогания. Раньше ее жертвой был только доктор
Труффо, теперь отдуваемся мы оба. И самое удивительное, что это совсем мне не в
тягость. Напротив, мой статус сейчас гораздо выше, чем во времена, когда меня
считали офицером. Поразительно!
В «Виндзоре» я на привилегированном положении.
Дело не только в том, что я медик и, как выразилась миссис Труффо, innocent
martyr
[24]
полицейского произвола. Главное — я наверняка не
убийца. Это доказано и официально подтверждено. Тем самым я угодил в высшую
касту — вместе с комиссаром полиции и новоиспеченным капитаном (который,
впрочем, у нас бывать почти перестал — очень занят и стюард носит ему еду прямо
на мостик). Мы трое вне подозрений, и на нас никто не бросает пугливых взоров
исподтишка.
Мне жаль всю эту виндзорскую компанию,
искренне жаль. Своим недавно обретенным духовным зрением я ясно вижу то, чего
не видят они все, даже проницательный Фандорин-сан.
Среди моих соседей убийцы нет. Ни один из них
не подходит на роль злодея. Я присматриваюсь к этим людям и вижу: у них есть недостатки
и слабости, но человека с черным сердцем, кто мог бы хладнокровно загубить
одиннадцать невинных душ и в том числе двух детей, здесь нет. Я бы уловил его
зловонное дыхание. Не знаю, от чьей руки пал Свитчайлд-сэнсэй, но уверен, что
это сделал кто-то другой. Комиссар немного ошибся в своих предположениях:
преступник находится на пароходе, но не в «Виндзоре». Возможно, он подслушивал
под дверью, когда профессор стал рассказывать нам о своем открытии.
Если бы Гош-сан не был так упрям и взглянул на
виндзорцев непредвзято, он понял бы, что попусту тратит время.
Я перебираю всех наших.