Я, врать не буду, тоже испытал удачу. Как-то объяснил ей по чести, мол, если мужик нужен, только скажи-намекни. Я, сама знаешь, живу с бабой, трое детишек у нас. Но это не помеха. Завтра же объявлю перед всеми родичами, что отсылаю дурную бабу прочь, а себе хорошую беру, новую. Ее, значит. С молодых-то парней что толку, им бы только по кустам скакать, с кем — без разницы. Сегодня — одна, завтра — другая, ненадежный народ. В голове, кроме смеха, одни несерьезности. А я — мужик зрелый, холить буду и нежить. Запасы у меня в закромах. Серебро есть, меха на продажу. Может, не столько, сколько у Злата, все помнят, как он походную добычу делил. Но есть, на двоих хватит. Только бровью поведи, что согласна!
Не повела бровью. Пронзительно посмотрела синими своими глазищами, как огнем обожгла. Ушла. И не сказала ничего, а словно бы гнилой водой облила с головы до ног. Будто провалился в болото ржавое и обсыхаешь после. Обидно даже.
Потом я еще долго не встречался с Сельгой лицом к лицу. Не по себе было. Вроде ничего не сказал противного обычаю, а все одно, будто виноват перед ней…
Думал я про нее, врать не буду. Много думал. И понял — не нее так просто. Если рассудить — нашли Сельгу в лесу, растила ее баба Мотря, сама девка все время в лес срывается, как волчонок с привязи. Нет, тут нечистая сила где-то рядом ходит. Иначе чем можно объяснить, что у мужиков старых и малых от одного ее вида в голове дурман кружится? Ничем, правильно! Потому что баба и есть баба, все они одинаковые. Что на них смотреть? Когда загорится нутро — вроде сладко. А справил нужду, спустил семя, понимаешь, чего в ней хорошего, в бабе-то? Разве что волосы, подушку набить ради крепкого сна. Я-то знаю, я долго живу. Я умный. Родичи думают, что я вредный, а я просто умнее других, таким уродился…
Я уже и к волхву Олесю ходил советоваться, колоду меди носил богам в жертву. Хороший мед, прозрачный, как вода в Илене. Полная колода была, упрел весь, пока тащил.
Мед старик Олесь взял. Пожевал губами довольно. Пошел на капище, пошептался с чурами. Вернулся, сказал, боги принимают жертву. А ты, мол, иди отсюда пока. Они думать будут.
Я и пошел, конечно. До сих пор жду ответа. Боги не торопятся, некуда им торопиться.
Может, мало принес? Что богам — одна колода на столько ртов. Две надо было. Сельга так и осталась для меня непонятной. И глаз не оторвать, и зубом не укусить. И общем, одно слово — пришлая…
* * *
Я, Корень, скажу по правде — Кутря тоже наполовину пришлый. Хоть и наш родович, помню я, как он еще беспортошным по селу бегал, но глянешь с другого бока — чужой. Парнем еще пропал, много зим и лет его не было. Забыли уже про него. Решили, его лес забрал.
Потом, вернувшись, Кутря рассказал, как дело было. Мол, булгарские гости, что проходили водой неподалеку, сманили его с двумя товарищами в поход. Помогать им тащить челны волоком вкруг порогов. Обещали Явь показать и заплатить за работу изрядно. А так как старейшины, понятное дело, не отпустили бы молодых, булгары уговорили их бежать тайно.
Натерпелись потом. Одного из товарищей быстро взяла себе Илень-река, нырнул однажды за выпавшим тюком и не вынырнул. А Кутрю с другом булгары в конце похода продали как рабов народу древлян. Чтоб не расплачиваться, наверное. Древляне надели на них железные ошейники, но оставили у себя ненадолго, тоже продали. Потом его еще несколько раз продавали, разлучив на одном из перегонов с товарищем. Где он теперь, жив ли, кто знает? Наверное, нет, рабам боги не отпускают долгую жизнь…
А он, Кутря, где только не побывал. Видел земли, куда Морена-зима никогда не дотягивается своими снежными пальцами, купался в теплом море, где вода горькая от соли, а тело не тонет, всплывает в густой воде. Бродил по горячим бескрайним пескам, где сам Хорс гневается на людей, которые там появляются. Бьет их раскаленными кулаками по голове и показывает чудные видения-миражи. Все делал Кутря: дробил камни, добывал соль, прикованный железом, крутил весла на огромных морских ладьях-триерах богатого народа византиев.
С триеры он и убежал. В одном из походов, проходя вдоль берега, они с товарищем из вендов сбили цепь, сломали горло стражу и подались в Дикое поле. Долго шли, совсем приготовились умирать в травяном море. Боги выручили, не дали пропасть, не иначе. На одной из речушек венд-побратим заметил три ладьи со своими соплеменниками. Те пробирались в набег на богатый юг, прихватили их с собой, дали мечи и броню в долг.
Набег оказался успешным. Много крови пролили воины-венды, много домов пожгли, много сладкого вина, пахучего масла и красивых рабынь взяли. Золото, серебро, дорогое железное оружие — в теплых странах всего в достатке. Богато живут. Но чудно. Почитают бога, которого сами же и убили на кресте, есть у них там такая казнь. А как можно убить бога? Непонятно. Наверно, не бог это был, ошиблись они. Но — почитают.
Легко живут в теплых странах, рассказывал Кутря. Сами свои богатства не охраняют, нанимают за деньги воинов. А кто будет хорошо стеречь чужое добро? Тоже непонятно мне, может, приврал Кутря для красоты слов? Его отец-покойник, помню, был бойкий на всякие выдумки…
Венды в набеге не слишком-то сторожились, поняли родичи из его слов. Набегали, как волна на берег. Боялись их местные.
Потом Кутря ходил с вендами и в другие набеги. Жил среди них как равный. Венды уговаривали Кутрю навсегда остаться у них. Ценили его ратную доблесть и ловкость в бою. Но — не остался. Потянуло к своей земле, поближе к нашим богам. Сидишь, бывало, в ночи, под высоким небом яркими, чужими звездами, рассказывал он, и в груди щемит, как вспоминаешь хвойный сумрак лесов или серебряные поды Иленя, неспешно огибающие песчаные плесы…
Набегавшись вдоволь, Кутря отстал от вендов. Вернулся.
Наши, конечно, слушали его раскрыв рты. Диковинными казались его сказы про дальние земли и разные непонятные народы.
Я врать не буду, после возвращения стал Кутря каким-то шалым. Часто и подолгу сидел у реки, смотрел на воду. Что он там видел? Или уйдет в лес, на охоту, тоже надолго. Охотился не как все родичи, большими загонами. Один ходил, с луком, ножом и рогатиной. Но возвращался всегда с добычей. Что положено, отдавал роду, остальным сам кормился.
А уж отчаянным стал, истинный свей. Я помню, задрался он с самим Златом по какому-то малому делу. Тот разъярился медведем, что на дыбки встает, сгреб Кутрю в охапку, все думали, на месте задавит. А Кутря пальцы в щепоть сложил да как двинет Злата куда-то в живот. Тот и задышал через раз. Это ведь еще догадаться надо, что щепотью можно ударить, как мечом или топором! Хитер… Мало того, пока Злат воздух ртом собирал, Кутря ловко так подсел под него, выпрямился, у Злата только ноги в воздухе замелькали, как у птицы крылья. Руками замахал, захлопал и полетел. Брякнулся оземь, Сырая Мать аж загудела от тяжести. Все наши родичи только рты поразинули, глядя на такое невиданное искусство…
Злат долго потом крутил головой, все выспрашивал Кутрю, какой хитростью тот его приложил. Озлился на него за срам перед всеми, не без этого. Он, Злат, сильно высоко ставит себя над другими. Но с руками больше не лез, это нее заметили.