Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - читать онлайн книгу. Автор: Николай Бахрошин cтр.№ 10

Та шла покорно, тихо, как корова под нож, только всхлипывала негромко. Я вот всегда думал, почему коровы идут под нож тихо, а свиньи, например, визжат, упираются. Выходит, свиньи умнее? Чувствуют смерть? Понятно, это только люди не умирают, уходят духами к древним родичам. А свинья, например, куда уходит? Где ее свиные духи живут? Некуда ей уходить, получается. Сожрут ее, и косточки сгниют в Сырой Матери. Обидно ей, конечно, умирать до конца…

Рабыню конунг Рагнар сам убил. Одним легким, почти незаметным движением топорища огромной секиры проломил ей висок. Та как стояла, так и упала былинкой скошенной. Великий воин — морской конунг свеев, руки у него как из железа…

Свей подхватили тело рабыни, положили рядом с Бьерном. Подожгли погребальную ладью факелами. Хорошо занялось сухое дерево, жарко.

Зайдя в воду по грудь, свеи шестами вытолкали ладью на стремнину. Подхватила Илень-река погребальный костер своим течением, понесла вдаль.

Ушел воин Бьерн. Только огненный глаз его еще долго виднелся вдали, на реке. Потом пропал на излучине. Уплыл, словно закрылся веком.

Скальд-мальчишка Домар высоким девичьим голосом запел ему вслед прощальную песню. Рассказывал скальд, как повезло Бьерну, что умер воин в походе, не дома на теплом меху сгнил в старческой немощи. А значит, слава ему! Значит, Один уже ждет его в своей рати эйнхериев — воинов, павших в бою, что вечно сражаются между собой, умирают храбро и опять оживают перед вечерним пиром. Пока рог Хеймдалля не призовет храбрецов на последнюю битву со злобной ратью чудовищ и великанов, вырвавшихся из Утгарда, темного мира, лежащего за пределами всего. Пусть поторопится, мол, Бьерн, пусть долго не возится по дороге с рабыней, Один не любит ждать.

Пусть поторопится, согласился я про себя. Туда ему и дорога — к своим мертвым, которые даже после смерти не знают покоя от звона мечей.

Я все равно помнил про Сельгу…

* * *

Казалось бы, что мне с того?

Сельга…

Сельга, Сельга, Сельга!

Вот имя! Как песня, звучащая над рекой по весне!

Откуда только имя такое красивое?

Сельга! Может, она не женщина, может, сама Зарница, прекрасная богиня утренней зари? Сошла на землю побудет среди людей, посмотрит, кто как живет, и обратно в Правь улетит?

Сельга…

Закрываю глаза и вижу ее перед собой. Вижу лицо, руки, синие пронзительные глаза, развевающиеся кудрями темные волосы. Долгим эхом отдается в ушах ее звонкий голос. Днем и ночью слышу его, когда ее рядом нет — тоже слышу.

Наваждение? Колдовство? Чародейство?

Корень рассказывал, когда меня не было, Сельгу как звереныша, подобрала в лесу старая Мотря. Выходила и вырастила. А что в лесу делать доброму человеку, спрашивал Корень. То-то, тут без вредной нечисти не обошлось, ихним она, лесная. Все говорят. А люди зря не скажут! Значит, не к добру появилась она в наших селениях, втолковывали мне. Не у оличей, не у витичей, у нас появилась. Нам, значит, на погибель. Вот и дружина свейская рядом встала. Из наших закромов едят, пьют в три горла, как Аспиды. Сбываются, значит, плохие предзнаменования. Скоро пропадать будем. Все к тому идет.

Врет он все, этот Корень! Всегда рад любого дерьмом измазать. Не может Сельга нечистой быть! Зарница она!

Тогда колдовство откуда? Почему слышу, вижу ее, даже когда рядом нет?

Задумаешься тут…

Я, Кутря, многое видел на своем веку. Такое видел, что нашим родичам и во сне не привидится. И женщин брал всяких-разных, когда набегал с вендами-побратимами на богатые южные села. Красивые были бабы, раскрашенные, мягкие кожей, как грудные дети, холеные, выбритые везде, приготовленные для мужской ласки. Их нарочно мочили в душистых водах, натирали ароматными маслами так густо, чтоб сочилось оно из-под кожи вместо любовного пота.

Они быстро умирали, эти диковинные красотой женщины. Не крепкие были, тоже как дети. Потом, в долгих переходах, я часто вспоминал их всем своим мужским естеством. Сладкие были…

Но Сельга — другая! Слов мало у меня, чтобы поведать, какая она!

Колдовство?

Я помню, венд-побратим рассказывал мне, что бывает такое, случается, он сам видел однажды, когда мужчина начинает любить женщину сильнее всего на свете. Выше рода ставит ее, почитает больше богов. Про все забывает, себя теряет, на нее глядя. На других баб уже и смотреть не хочет, только она одна ему нужна.

Я, помню, смеялся над ним тогда. Как можно, чтобы только одна? А другие чем хуже? Тоже вкусные! Как можно мимо хлеба пройти и не укусить? Нехорошо, не по-людски это.

Нет, я не верил ему. Дороже всего! Надо же придумать… Женщина должна быть крепкой, чтобы рожать здоровых детей, продолжать род, должна быть сильной — вести хозяйство, должна быть умелой, чтоб у мужа не скучало семя. А так — все одинаковые. Какая между ними разница?

Потом я вернулся на нашу землю, к родичам, и увидел Сельгу. Показалось, сам Перун пустил сверху свою молнию. День превратился в ночь, так потемнело перед глазами. Обожгли меня синие ее глаза. Опалили.

Чудно, конечно. Вот уж воистину, только боги все видят сверху, а человеку никогда не ведомо, где подстерегают его пороги и перекаты на реке жизни. Зря зубоскалил. Теперь, знать, сама весенняя красавица Лада, богиня, соединяющая мужчин и женщин, надо мной посмеялась. Отомстила за то, что насмешки строил.

По чести скажу, из-за Сельги я и не ушел из рода. Хотя сонное, неспешное житье родичей быстро мне опостылело. За годы странствий отвык я коротать время на толковище, без конца обсуждая, как Корень, испугавшись тени в лесу, зацепился за сук подолом рубахи. А с перепугу решил, что его схватил Леший. Визжал, как недорезанный свин, на все село слышно было…

Или, еще смешнее, как проказливый Водяной Старик прошлым летом сволок в реку и пустил по течению Топорихино корыто с замоченной на берегу одежей. Все родичи животы надорвали, глядя, как непутевая баба, кокоча и всплескивая руками, как кура крыльями, козлиным скоком догоняла свои холстины…

Да, я вернулся, отдохнул в родной стороне, чуры на капище отблагодарил за избавление теленком и серебряными деньгами. Потом почувствовал — скучно мне. Тянет из дому, и все тут. Словно сама Арысь, заколдованная дева, вынужденная скитаться с волками, неслышно зовет с собой за тридевять городов и земель.

От нечего делать — думал, вспоминал прожитое. И надумал я по примеру вендов собрать ватагу из парней, что покрепче да помоложе, и уйти в набег, испытать счастье на чужой стороне. Или, на худой конец, если старейшины мужей не отпустят, самому попроситься к князю в отроки. Пусть возьмет меня в свою дружину — погулять по белу свету с мечом в руке.

Как часто, сидя на берегу у реки и глядя вслед ее убегающему течению, я представлял, как помчатся наши легкие челны по серебряной глади, как кончится постепенно привычный лес, затеняющий берега, как начнет становиться все теплее и теплее, жаркий ветер подует в лицо из Дикого поля. Вспоминал горьковатый, полынный привкус на пересохших губах, горячие ночные набеги, оставляющие вереницу пожарищ, каменные южные городища, где богатство ждет того, кто его возьмет. А больше того вспоминал, как сладко это, как яростно и хорошо — когда меч в руке, когда щит у плеча, когда побратимы стеной ломятся на врага и весь мир ложится у твоих ног. Родичам, которым бы только по глупому делу задираться с другими родами, трудно объяснить упоение большой победы. Я и не объяснял ничего…