24. 1971 год. Согласно долгосрочным прогнозам
Билет на самолет может казаться голубой мечтой только во сне. Юг и Запад не для меня, они – для курортников с большими деньгами. Мои края – Север и Восток, да не города, а тайга, тундра и море. Большие города все одинаковы. Центральный проспект сталинской архитектуры да новые районы типа наших Черемушек. На домах лозунги и призывы: «Планы партии – планы народа», «Слава КПСС!», «Храните деньги в сберегательной кассе».
Нет, ребята, мне ехать на Север и Восток – работать, а не путешествовать. Два года после армии – то в одной экспедиции, то в другой. Только этим летом я на свою беду остался в Москве – и вот теперь «на Север, на Север!» стучит мое сердце, как три сестры со своим «в Москву, в Москву!».
Мне в Москве нечего делать. Этот город опустел для меня.
Вы спросите – как опустел? Разве не живет в этом городе шесть миллионов советских граждан, честных трудяг, рабочих, ученых, студентов? Да, конечно, бывают отдельные недостатки, встречаются рвачи и хапуги, чинуши всех мастей – но разве мало в столице нашей Родины хороших людей?
Много. Будь у меня чуть побольше времени, я бы написал список, фамилий пятьдесят в алфавитном порядке, но сегодня что-то нет настроения, да и не припомню всех.
Зато помню во всех деталях, как привел Лёльку знакомиться с Васькой. На Лёльке была короткая юбка, круглые коленки торчат, ножки трогательные, туфельки на шпильках, все на нее оборачивались, когда мы шли по улице. А Васька – что Васька? Мятые брюки да потная ковбойка. Что поделать – июль, жара.
Светка с Никиткой были на даче, Вася вел холостую жизнь в пустой отдельной квартире. Я сам ему позвонил, сказал: Слушай, старик, можно я к тебе в гости с одной чувихой приду? Она стихи пишет. Он сразу все понял, сказал: Железно, Сашок.
В самом деле, не под боком же у родителей нам с Лёлькой? Нам с Лёлькой – что? Нет такого слова. Есть похабный глагол, есть медицинский термин, а слова – нет. Любить друг друга? Но любить нас учат с детского сада: маму, папу, Партию, Советский народ и Родину. Васька еще застал времена, когда больше всех положено было любить Сталина.
Так что у нас с Лёлькой – не любовь.
Разве подберешь слово, когда она посмотрит на тебя, светлую прядку со лба смахнет, засмеется тихонько – а ты чувствуешь: все, приплыли. Словно в груди что-то взрывается каждый раз, вот честное слово.
Васька вытащил магнитофон, достал бобины, долго возился в углу, а потом запел Высоцкий, и Окуджава, и Клячкин – и мы стали зачем-то пить водку, и было так хорошо, Васька шутил, Лёлька смеялась, и я был счастлив – ведь это же мой старший брат, моя любимая девушка, будущая невеста, даже мать моих будущих детей, согласно долгосрочным прогнозам!
Наверное, последний раз я был так счастлив.
Мы пили водку, и Лёлька пила тоже и смеялась, а потом Васька поставил пленку с музыкой из этого французского фильма с Жан-Луи Трентиньяном и Анук Эме, и они пошли танцевать, прямо на кухне, и это было так красиво и так здорово, что мой брат танцует с моей девушкой, и я выпил еще водки, а потом мы пошли шататься по Москве, и где-то в ресторане добыли еще водки, а Лёлька читала свои стихи, и мне страшно нравилось. А потом, уже дома, меня вдруг словно затянуло в водоворот, я сказал: Ребята, я сейчас – и вырубился.
Нет, ребята, вы поймите – работать на Севере и не уметь пить водку нельзя. Уж сколько было на моей памяти сабантуев – бывалые мужики валились с ног, а я все продолжал. Бой в Крыму, все в дыму. А в этот раз сплоховал. Не знаю даже, как получилось.
Вот мы приучены не верить в Бога или там в дьявола, а верить только в науку и технику. Это, конечно, правильно. Наука и техника достигли невиданного прогресса. Это здорово. И я, хотя в отличие от Васьки университетов не кончал, насчет прогресса – это я подтверждаю. Но все-таки, думаю, есть какая-то сила, которая человеку помогает. Поддерживает его. Ученые просто ее не открыли, но еще откроют. Ну, а предки наши называли ее ангелом-хранителем.
И вот тем вечером ангел-хранитель покинул меня.
Потому что когда я утром проснулся, было мне так тошно, как никогда еще не было. Лежал я у Васьки на кухне, одетый, на раскладушке, голова у меня раскалывалась, и по всему выходило, что вместо ночи любви случилась безобразная пьянка и Лёльке мне лучше на глаза не показываться.
Кое-как я поднялся, попил воды из-под крана, полез в пустой холодильник, потом снял рубашку, зашел в ванную, умылся до пояса, вытерся, покрякал довольно, подумал, что Ваську не буду будить, и вышел в прихожую. И когда нагнулся кеды зашнуровать – увидел Лёлькины туфли.
Они лежали в коридоре, словно тоже собирались куда-то идти, но, как и я, не справились, упали. Беззащитно лежали, левый – на левом боку, правый – на правом, в двух метрах друг от друга. Второй – прямо на пороге приоткрытой двери в Васькину комнату.
Я еще подумал, братцы: куда же она там легла? – вот какой я был дурак, не скажешь иначе, – а потом подошел к двери и заглянул.
Она была очень красивая, Лёлька. Даже во сне, со смазанной косметикой. Она лежала на спине, свесив левую руку до самого пола, а Васькина голова лежала у нее на груди, так они и уснули, даже не прикрывшись, и правой рукой она обнимала его за плечи.
Вот так все и кончилось.
Лёлька потом позвонила мне, но я трубку повесил. Ваське хотел сначала морду набить – хоть он и старший, но я всегда был сильнее, да и в армии накачался, не в пример ему, физику-лирику. Даже как-то днем заявился к проходной его института, позвонил от вахтера, спускайся, мол, – и стал ждать. Прямо так и представил – сходит он с лестницы, а я – хук справа и нокаут! И вижу, бежит он мне навстречу, мятые брюки, потная ковбойка, улыбается во весь рот, и я подумал: что я делать-то буду? Ведь это ж мой брат, мы с ним вместе всю жизнь, что за дурь, в самом деле, – в морду.
Я ему и говорю: Да как ты мог?
А он отвечает: Старик, ну, оно как-то само вышло.
Я ему говорю: У тебя же Светка, Васька, ты что?
А он отвечает: Все это мещанство, старик, сам же понимаешь.
Я ему говорю: Но ведь я люблю ее!
А он отвечает: Но она-то любит меня.
И тут я замолчал, словно это он пробил мой коронный хук справа. Я даже не стал говорить ему «врешь!», потому что понял: так и есть. Не такая моя Лёлька девушка, чтобы по пьяни в постель мужику валиться.
Моя Лёлька.
Вот написал я моя Лёлька, и все прямо ёкнуло внутри. Братцы! Не могу я больше, хватит! Хоть на Север, хоть на Восток, не могу! А тут еще мама спрашивает:
– Что это, Сашенька, твоей Лёли давно не видно? – что я ей ответить должен?
Говорю:
– Разошлись.
– Ах, – говорит мама, – как жаль. Какая хорошая девушка.
И стало мне страшно за себя. Я почувствовал, что физически распадаюсь на части. Нервы, как струны поломанного инструмента, каждый в отдельности. Кажется, что сейчас что-то случится и я начну кричать, звать на помощь кого-нибудь взрослого, доброго. И нет у меня больше сил выдержать эту жизнь. Пора сдаваться.