О приятных и праведных - читать онлайн книгу. Автор: Айрис Мердок cтр.№ 95

— Да. В этом деле я навел порядок. И во многом другом. Прямо скажем, почти во всем навел порядок.

— Что ж, похвально.

— Какое там, знали бы вы! — сказал Дьюкейн. — Виноват. Нервы все еще подводят.

Мэри неуверенно улыбнулась. И с неожиданным для себя ожесточением отозвалась:

— А я вообще ничего о вас не знаю!

— Как, мы ведь знакомы не первый год?

— Да нет. Мы замечали друг друга, как замечают привычные детали пейзажа — строения, станции железной дороги, — то, мимо чего проезжаешь по пути. Обменивались привычным минимумом общепринятых фраз.

— Вы несправедливы к нам! Мы понимали друг друга. У нас с вами много общего.

— Нет, я не такая, как вы, — сказала Мэри. — Вы — существо иной породы.

Она обвела взглядом комнату, вещицы, похожие на детские игрушки. За окном солнечный, душный вечер полнился приглушенными на расстоянии звуками.

Дьюкейн обескураженно покрутил головой:

— Подозреваю, что мне отпущен сомнительный комплимент!

Мэри смотрела на его худое загорелое лицо, на тонкий нос, характерный абрис сухих темных волос.

Разговор их казался ей пустым, словно прерывистый, неритмичный барабанный бой. Она поежилась.

— Неважно. Вы просто другой. Ну, мне пора.

— Но вы только что пришли!

— Я заглянула всего лишь проверить, как ваше здоровье.

— Видно, мне надо было сказать, что плохо! Не слишком это лестно для меня, что вы так скоро убегаете! Я-то надеялся, что вы останетесь пообедать…

— К сожалению, у меня назначена встреча.

— Ну все равно, Мэри, погодите! Выпейте еще хересу.

Он наполнил ей рюмку. Черный шелк скользнул по ее колену.

Каким образом я очутилась в этом нелепом и ужасном положении, думала Мэри Клоудир. Почему веду себя, как последняя дура? С какой стати меня, после стольких лет, наперекор всякому здравому смыслу, всякой надежде, угораздило ни с того, ни с его до безумия влюбиться в своего старого друга Джона Дьюкейна?

Догадка, что она любит Дьюкейна, осенила Мэри внезапно, в тот день, когда его вызволяли из пещеры, причем тогда же ей показалось, что любит она его уже давно. Она с некоторых пор жила, ощущая над собой некую власть, природу которой не удосужилась разгадать, и представление о ней получила в тот яростный миг, когда набросила свое пальто на голое тело мокрого, окоченелого от холода мужчины. Назавтра, когда Октавиан увез Дьюкейна обратно в Лондон, на Мэри напала черная тоска, которую она приписала пережитому потрясению. В разгар полуденного зноя она полола цветы в саду. Сосредоточенно, с самоистязующим упорством склонялась над клумбой, чувствуя, как по щекам стекают струйки пота. О Дьюкейне она думала неотступно — не что-то определенное, а вообще. Так, будто посвятила себя служению ему — истовому, но бесцельному. Мэри выпрямилась и пошла посидеть в тени под акацией. Разомлев от жары, она растянулась на земле, расслабилась и неожиданно дернулась, словно ужаленная током, увидев перед собою с яркостью галлюцинации лицо Дьюкейна. И потом лежала не двигаясь, стараясь собраться с мыслями.

Открытие, что мы любим человека, который давно нам интересен, — любопытный процесс. Что можно о нем сказать? Каждый из нас живет, окруженный сонмом неясных образов, питающих наше воображение. Хитросплетение давлений, течений, влияний, чаще всего не дающее четкой картины, и есть то, что связывает наше скоротечное настоящее с нашим прошлым и будущим, образуя сферу нашего сознания. Мысль гнездится в нашем теле с его томленьями, шараханьями, его блужданьями во тьме. Мэри сейчас по-новому, всем своим телом от маковки до пят, простертым под корявым стволом акации, отозвалась на явление Дьюкейна. В ней все перевернулось и замерло в ответ на явленный ей образ, душа словно бы отделилась от нее и устремилась к нему навстречу. Его отсутствие воспринималось так, будто из нее с корнем вырвали громадный кусок ее плоти. Ошеломленная, Мэри не могла унять дрожь восторга.

Так что же, значит, она не была влюблена в Вилли? Да, значит, не была. Ее любовь к Вилли шла от ума, продиктованная вниманием и заботой, жила в кончиках ее своевольных пальцев. В ней не было этого обожания, слияния телесного с духовным, этой тоски, пронизывающей все существо. В случае с Вилли она не довольствовалась тем, чтобы быть для него просто самою собой и женщиной. Здесь же неоспоримо было налицо то единственное, неповторимое состояние влюбленности, какое она и не надеялась уже когда-либо изведать снова. Мало того, лежа пластом на земле и наблюдая, как скользят по бороздчатому стану акации солнечные блики, она чувствовала, что такого с нею еще никогда не бывало… Мэри со стоном повернулась лицом вниз.

Большая любовь непременно приносит радость, однако дальнейшие думы принесли Мэри не меньше огорчений. Делать с этим огромным чувством, нежданно обнаруженным ею в себе, было решительно нечего. Во-первых, Дьюкейн принадлежал Кейт, но это еще не все. Помимо прочего, для такой, как она сама, он был абсолютно недосягаем. Да, он был очень добр по отношению к ней, но это объяснялось лишь тем, что он был хороший человек и доброта его распространялась на каждого. Его внимание к ней было профессиональным, действенным и ограниченным во времени. Она была слишком уж заурядным объектом, чтобы надолго задерживать на себе его взгляд. В общем, была для него чем-то привычным, как бывает привычным присутствие расторопной прислуги.

Разумеется, он не должен был ничего знать. Сколько ей времени понадобится, чтобы излечиться?.. При мысли, что она знает о своем состоянии от силы двадцать минут, а уже задается вопросом об исцелении, из-под сомкнутых век у Мэри выступили слезы и, смешиваясь с каплями пота на блестящем от влаги лице, покатились на теплую траву. Нет, она не станет помышлять об исцелении. Впрочем, у нее было такое чувство, что ей вовек не исцелиться. Так, в этом состоянии, она и проживет до конца своих дней. А он ничего знать не должен. Ей ничем нельзя себя выдать, ни вздохом, ни единым движением.

Тем не менее прошло два дня — двое суток непрерывных терзаний, — и она поняла, что должна его увидеть. Она увидится с ним ненадолго, скажет две-три банальные фразы — и уйдет. Но повидаться с ним должна во что бы то ни стало, иначе она умрет. Сама не своя от обуревающих ее чувств, Мэри отправилась в Лондон, позвонила ему и спросила, нельзя ли к нему зайти на минутку до обеда.

Придя к Дьюкейну, она сидела изнывая, мысленно творя молитвы. Бурная радость от его присутствия пробивалась сквозь матрицу ее тупости, ограниченности, неспособности сказать хоть одно нешаблонное слово. Джон, взывала она про себя, дорогой мой, помоги мне вынести это!

Джон Дьюкейн, облокотясь на спинку кресла, не отрываясь разглядывал круглую головку Мэри, компактную, как на полотнах Ингра [50] , со смугло-золотистой кожей и очень маленькими ушами, за которые она закладывала свои прямые темные волосы.