Генри и Катон - читать онлайн книгу. Автор: Айрис Мердок cтр.№ 39

Однако сейчас, после первого раздражения от того, что его прервали, Джон был очень рад увидеть Люция. В конце концов, старый друг всегда остается другом. Можно обойтись без церемоний, поз, хождения вокруг да около. Между ними не было барьеров, которые с течением жизни все надежней разделяют человеческие существа. Кто подружился в двадцать лет и помнит об этом, те способны проявлять в отношениях между собой простодушную открытость молодости. На деле Люций был старше Джона Форбса и уже забросил диссертацию ради литературы, когда Джон только стал студентом, но они стали близкими друзьями, и, вспоминая поначалу те дни, Джон порой удивлялся этому, потому что стихи Люция вызывали в нем восхищение.

Колетта, которая могла бы сесть с ними и участвовать в разговоре, решила быть домашним добрым ангелом и принесла им бутылку шерри, стаканы и удалилась, улыбаясь своей таинственной важной улыбкой.

— Ну, Люций, как продвигается твой капитальный труд? До чего я завидую, что у тебя есть время писать.

— А, да, книга. Я решил подсократить ее, ограничиться, так сказать, личным.

— Жаль это слышать. У нас хватает книг о личном. Я ожидал глубокого анализа марксистской идеи.

— Знаешь, Джон, страшно сказать, но я, пожалуй, отхожу наконец от марксизма. Изгоняю из себя этот вирус. Теперь я пишу стихи.

— Не может быть, чтобы ты говорил это серьезно. Нет ничего важней нашего отношения к Марксу. У тебя есть знания и время, не то что у нас, подневольных трудяг, которые должны зарабатывать на жизнь…

— С возрастом я понял, что все это не так интересно. Лучше размышлять о себе.

— Ты говоришь так, будто готов отправиться в дом для престарелых.

— Капитализм, Советы — это просто-напросто две формы правления, одинаково неэффективные и грубые, только наша предпочтительней, потому что не тирания. Социализм — это устаревшая иллюзия. Спроси любого в Восточной Европе.

— Люций, ради бога! Как ты голосовал на последних выборах?

— Я не голосовал.

— Ты не голосовал?! Как же ты можешь в чем-то разобраться или надеяться что-то исправить…

— Не могу и не собираюсь.

—.. если не опираться на Маркса? Я не говорю о Марксе Сталина?

— Знаю. Ты говоришь о настоящем Марксе, твоем Марксе. У каждого идеалиста он свой. Это как религия.

— Ты был историком. Но, чувствую, жизнь в деревне…

— Откровенно говоря, я окончательно порвал со всем этим. Думаю, марксизм — ужасная ошибка.

— Ладно, забудем о Марксе, раз ты не желаешь слышать это имя. А что насчет английской традиции, насчет?..

— О, английская традиция — это прекрасно, но это образ жизни, а не псевдонаука.

— Люций. Ты стал консерватором!

— Может, просто наконец-то осознал свою ограниченность. Поговорим о религии? Как Катон?

— Не надо!

— А Колетта… до чего мила стала, как выросла.

— Тоже не голосовала, Господи Иисусе!

— Герда шлет вам наилучшие пожелания, между прочим.

— О, ценю!

— И Генри.

— Как он, этот молодой выскочка?

— Он… изменился к лучшему… очень изменился, я бы сказал…

— Ему бы это не помешало.

— Он очень ответственно относится к своему новому положению.

— Какому положению? А, ты имеешь в виду положению богача.

— Провел ревизию своих владений, намерен ремонтировать дома в Диммерстоуне…

— Когда едет обратно в Америку?

— Обратно он не едет, а хочет…

— Люций, ты не можешь думать о марксизме того, что сказал. Любая рациональная идея, направленная на социальную справедливость…

— Кстати, это правда, что ты собираешься застраивать «Луговой дуб»?

— У меня нет на это денег, если б были, немедля построил бы двадцать домов. Склад в деревне…

— Так ты не собираешься строиться?

— Склад в деревне нужен мне позарез… Беллами говорил…

— Вернемся к Колетте…

— Обеспечение жильем — главная социальная проблема сегодня…

— У нее есть парень?

— Сколько комнат в Холле? Двадцать, тридцать?

— Просто интересно, есть ли у Колетты дружок.

— У Колетты? Откуда мне знать? Я всего-навсего ее отец.

— Не обручена, ничего такого?

— В нынешние времена не обручаются, а сразу беременеют.

— Между прочим, Герда шлет ей сердечный привет и…

— Люций, что все это значит? Герда хочет выкупить обратно «Луговой дуб»?

— Нет-нет…

— Потому что, если…

— Нет, она просто шлет ей сердечный привет и надеется видеть ее в Холле, и тебя, разумеется…

— Должно быть, у Герды размягчение мозгов. Люций, а почему ты не заходишь к нам? Я должен переубедить тебя насчет социализма, или Герда не пускает?

— Ты не понимаешь…

— Обидно видеть тебя домашней собачонкой этой чертовой женщины, любой решительный человек давно бы сбежал.

— Так случилось, что мы любим друг друга!

— Вздор! Это женатые люди любят друг друга, должны, они свыкаются так, что не могут друг без друга. А вы с Гердой столько лет жили у давно погасшего костра старой сентиментальной дружбы, которая и вначале-то была лишь иллюзией.

— Нельзя так говорить о жизни других людей, ты не знаешь…

— Господи, да я видел, видел, что ты влюблен в Гертруду, это было как дурное кино!

— Ну конечно, ты считал, что идеально женился, а все остальные живут так, что и в страшном сне не приснится…

— Молчал бы о моей женитьбе. Ты поддакивал Герде, когда та смеялась над Рут, ты сказал, что она синий чулок…

— Вовсе нет…

— Я не позволю тебе говорить о Рут, не желаю слышать ее имени ни от тебя, ни от этой чванливой суки, к которой ты присосался.

— Да я ничего не говорил о Рут…

— Говорил, ты намекнул…

Вошла Колетта. Она распустила и расчесала волосы, которые теперь струились по ее спине. Переоделась в сиреневое хлопчатое платье, волной вздымавшееся у лодыжек. Вошла быстро, как гонец с известием. Люций и Джон встали.

— Ты похожа на Афину на нашем гобелене, — сказал Люций.

— На гобелене Герды, это ты имеешь в виду. Колетта, ради бога, держи подол подальше от камина! Ради чего ты переоделась? У нас не званый вечер.

— Герда шлет тебе сердечный привет и надеется…

— Колетта, я запрещаю тебе близко подходить к тем чертовым людям, не то чтобы ты подходила к ним, но все же. Слушай, Люций, ты меня прости, мы должны быть разумными и не ссориться, прошу прощения, заходи поболтать время от времени, но только не выводи меня из себя, не упоминай о ее светлости и этом мерзком Генри, меня тошнит при одной мысли о них.