– Как платить обещают? – спросил Домаш. – И какие харчи?
Василий принялся было пересказывать Домашу все, что узнал о службе в ромейском войске от Феофилакта.
Однако Потаня перебил его:
– Погоди-ка! Эдак не годится, друг Василий. Взявши в рот дуду, на гуслях не играют. Мы давали обет поклониться Гробу Господню. И уж коль защищать Гроб Господень, то именно в Палестине. Речи твои, Вася, мне непонятны. И сам ты стал какой-то другой. Уж не подкупили ли тебя ромеи?
– Ты что, Потаня, белены объелся! – возмутился Василий. – Иль мало ты меня знаешь, что молвишь такое!
– А деньги, которые ты принес с собой? – спросил Потаня. – Откуда они у тебя?
– Эти деньги я на скачках выиграл, – ответил Василий. – Разве это зазорно?
– Лишние деньги никогда не в тягость, – промолвил Фома, – токмо как бы этими деньгами хитрые греки тебя с верного пути не сбили. Вот о чем речь-то, Вася.
– С латинянами ли, без них ли, но надоть нам к Иерусалиму подвигаться, – стоял на своем Потаня, – коль задержимся в Царьграде, то вовек отсюда не выберемся. Соблазнов тут много. В путь нужно двигать!
– Потаня прав, – заметила Анфиска. – Уходить нужно из Царьграда!
– Завтра поутру соберемся все вместе и сообща решим, – сказал Василий.
Дружинники, за исключением немногих, отказались наниматься на службу к ромеям. Кто-то из-за недоверия к грекам, кому-то отпущение грехов за выполнение обета было дороже ромейского злата, а иным бедность на родной стороне казалась милее здешней роскоши.
«Веди нас скорее до Иерусалима, – молвили дружинники Василию. – Исполним данный Господу обет, да и с Богом домой! Что нам ромейские дворцы, ежели наши березки краше всего на свете!»
Разочаровался Василий в соратниках своих, но вида не подал.
Незаметно подкралась осень – столь же теплая в здешних краях, как и догоревшее лето.
Последние ладьи с русскими купцами покинули бухту Золотой Рог, направляясь к Русскому морю и дальше, к устью Днепра. Их ждал нелегкий путь домой: дни становились короче, а море своенравнее.
На подворье Святого Мамонта оставались лишь дружинники Василия Буслаева. Красная новгородская ладья стояла на берегу со снятой мачтой, укрытая от дождей просмоленными холстинами.
Василий поведал Феофилакту о решении своих дружинников.
– Примерно этого я и ожидал, – сказал логофет, хмуро качая головой. – Кто духом слаб, тот ни во что не верит, но полагается лишь на Бога. Сильный же духом полагается прежде всего на себя и просит Бога не о какой-то милости, но всего лишь о наставлении, как сохранить свое достояние, добытое умом и храбростью. Не стану ничего тебе советовать, друг мой. Скажу лишь, что вожак, идущий за стадом, – не вожак.
Эти слова Феофилакта задели Василия за живое.
Собрал Василий своих ратников снова и объявил им, что готов уступить главенство тому, кого они сами выберут из своей среды.
– Новый предводитель и поведет вас к Иерусалиму, – сказал Василий, – а я останусь в Царьграде крестоносцев дожидаться.
Дружинники заволновались. Что это вдруг задумал их вожак?
– А коль не придут сюда рати крестоносные, что тогда? – спросил Худион. – Иль пройдут мимо Царьграда?
– Такого не будет, – возразил Василий. – Король германский все едино в поход двинется, поскольку он дал обет, как и мы. Путь немцев в Азию проляжет через пролив Боспор, можете мне поверить. Император Мануил женат на свояченице короля Конрада. Он же и союзник Конрада против италийских норманнов. Не может быть, чтобы Мануил не помог своему родственнику и союзнику в таком богоугодном деле.
Обо всем этом Василий узнал от красавицы Евпраксии, когда приходил к ней за своей долей выигрыша. После беседы с Евпраксией у Василия создалось впечатление, что в разговорах с ним логофет Феофилакт многого недоговаривает.
Встречу с новгородцем Евпраксия устроила таким образом, что переводчиком у них был не Архилох, а конюх гречанки, который был родом с Руси. В это самое время пришедший вместе с Василием Архилох, упившийся вином, спал в трапезной прямо за столом.
Дружинники, пошумев, решили вместе с Василием дожидаться отрядов германского короля.
Между тем слух о том, что на подворье Святого Мамонта стоит новгородская дружина, собирающаяся идти до Иерусалима, облетел все предместье Царьграда. Живущие здесь русичи стали приходить к Василию и проситься в его дружину. В основном это были беглые холопы, бывшие разбойники и разорившиеся торговцы. Нелегкая жизнь на чужбине сделала этих людей жестокими и недоверчивыми.
Возвращаться в родные края многим из них было опасно – их ожидало на родине рабство или темница. Кое-кто уже успел познакомиться и со здешней тюрьмой, и с местным палачом. Такие показывали Василию рубцы от плети на своем теле, у кого-то был отрезан нос или ухо.
Василий без колебаний брал в свою дружину всех желающих. Он взял даже одного с отрубленной рукой и другого – одноглазого.
– Святую рать в разбойную ватагу превращаешь, Вася, – возмутился было Потаня.
– А мы сами-то разве не бывшие ушкуйники? – усмехнулся на это Василий. – Вспомни, друже, потопленные суда на море Хвалынском и булгарских купцов, убитых нами на Волге.
Потаня опустил глаза.
– Я русичей из беды вызволяю, – продолжил Василий. – На том свете мне это зачтется, коль не доберусь я до Гроба Господня. Наши новые дружинники – головы отчаянные! Такие нам в походе пригодятся.
Выигранные на скачках деньги Василий использовал на то, чтобы приодеть и вооружить своих новых ратников. Худиону было поручено обучить их владеть копьем и мечом, стрелять из лука.
К середине осени в дружине Василия Буслаева было уже полсотни воинов, не считая его самого, Анфиски и деда Пахома.
Глава пятая. Евпраксия
Благодаря стараниям Феофилакта, Василию и двадцати его дружинникам доверили охрану одного из участков царьградской стены близ Харисийских ворот. Всем им выдали греческие шлемы и панцири, греческое оружие, поселив в отдельном доме возле казарм стратиотов, воинов гарнизона.
По договору, новгородцы получали такую же плату, как и греческие воины, служившие в столице. Служба новгородцев должна была длиться до появления в Царьграде первых крестоносных отрядов из Европы.
Феофилакт не терял надежды склонить Василия и его людей к вступлению в войско Империи. Надежды логофета подкреплялись еще и тем, что Василий с завидным рвением взялся изучать греческий язык.
Наступила зима.
Однажды в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, знаменующий собой начало второй недели Рождественского поста, Василию и его побратимам посчастливилось увидеть на торжественной литургии в Софийском соборе василевса и его супругу.