— Мне необходимо немного над этим поразмыслить. Пойду прогуляюсь. Встретимся снова через час.
Прогулка заняла у Гульберга не час, как он оговорил, а почти четыре часа. Погуляв минут десять, он нашел кафе, где подавали кофе во множестве самых невероятных видов, заказал чашку самого обычного черного кофе и уселся за угловой столик возле входа. Он напряженно думал, пытаясь разобраться в разных аспектах проблемы, и периодически записывал отдельные слова в ежедневник.
Через полтора часа у него начал вырисовываться план.
Назвать хорошим план было нельзя, но, перебрав все возможности, Гульберг пришел к выводу, что проблема требует принятия решительных мер.
Людские ресурсы, к счастью, имелись, и план был выполним.
Гульберг поднялся, нашел телефон-автомат и позвонил Ваденшё.
— Нам придется еще немного отложить встречу, — сообщил он. — Мне необходимо сделать одно дело. Мы можем собраться в четырнадцать ноль-ноль?
Затем Гульберг дошел до площади Стуреплан и остановил такси. Вообще-то скудная пенсия госслужащего не позволяла ему так роскошествовать, но, с другой стороны, он пребывал в том возрасте, когда уже не имело смысла копить деньги на какие-нибудь безумства. Шоферу он назвал адрес в районе Бромма.
Когда через некоторое время его высадили по указанному адресу, он прошел пешком квартал в южную сторону и позвонил в дверь небольшого частного дома. Ему открыла женщина лет сорока.
— Добрый день. Мне нужен Фредрик Клинтон.
— Кто его спрашивает?
— Старый коллега.
Женщина кивнула и проводила его в гостиную, где медленно поднимался с дивана Фредрик Клинтон. Ему было всего шестьдесят восемь лет, но выглядел он значительно старше — сказался диабет и проблемы с сосудами.
— Гульберг, — удивленно произнес Клинтон.
Два старых шпиона долго рассматривали друг друга, потом крепко обнялись.
— Я уже не думал, что когда-нибудь тебя снова увижу, — сказал Клинтон. — Полагаю, тебя выманило вот это.
Он указал на первую страницу вечерней газеты с фотографией Рональда Нидермана и заголовком «Убийцу полицейского ищут в Дании».
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Гульберг.
— Я болен.
— Вижу.
— Если мне не пересадят почку, я скоро умру. А вероятность получения новой почки крайне мала.
Гульберг кивнул.
Женщина подошла к дверям гостиной и спросила, не угостить ли Гульберга чем-нибудь.
— Кофе, пожалуйста, — ответил тот и поинтересовался у Клинтона, когда та ушла: — Кто эта женщина?
— Моя дочь.
Гульберг кивнул. Несмотря на тесное сотрудничество в течение долгих лет работы в «Секции», в свободное время почти никто из коллег друг с другом не общался. Гульберг в мельчайших подробностях знал черты характера сотрудников, их сильные и слабые стороны, но имел лишь смутное представление об их семьях. Клинтон был, пожалуй, самым близким его соратником в течение двадцати лет. Гульберг знал, что Клинтон состоял в браке и имеет детей, однако имена дочери и бывшей жены или как Клинтон обычно проводит отпуск, ему известно не было — словно бы все, находившееся вне «Секции», считалось закрытой темой и обсуждению не подлежало.
— Что тебе надо? — спросил Клинтон.
— Мне бы хотелось знать, какого ты мнения о Ваденшё.
Клинтон покачал головой:
— Я ни во что не вмешиваюсь.
— Я спрашиваю не об этом. Ты знаешь его, он ведь проработал с тобой десять лет.
Клинтон вновь покачал головой:
— Сегодня «Секцией» руководит он. Мое мнение никакого интереса не представляет.
— Он справляется?
— Он не дурак.
— Но…
— Аналитик. Отлично собирает мозаику. Обладает интуицией. Блестящий администратор, у которого всегда сходится бюджет, да так, как нам и не снилось.
Гульберг кивнул. Самое существенное качество Клинтон не упомянул.
— Ты готов вернуться на службу?
Клинтон посмотрел на Гульберга и долго колебался, прежде чем ответить.
— Эверт… я через день провожу по десять часов при диализном аппарате в больнице. Поднимаясь по лестнице, я почти задыхаюсь. У меня нет сил. Совсем.
— Ты мне нужен. Последняя операция.
— Я не могу.
— Можешь. У тебя будет возможность через день проводить по десять часов на диализе. Вместо того чтобы ходить по лестнице, ты сможешь ездить на лифте. Если потребуется, я устрою так, что тебя будут носить туда и обратно. Мне нужен твой мозг.
Клинтон вздохнул.
— Рассказывай, — сказал он.
— Мы столкнулись с чрезвычайно сложной ситуацией, которая требует оперативного вмешательства. Весь оперативный отдел Ваденшё состоит из молодого сопливого щенка, Юнаса Сандберга, да и у самого Ваденшё, по-моему, нет стержня, который нужен для того, чтобы сделать требуемое. Может, он и мастер показывать фокусы с бюджетом, но он боится принимать оперативные решения и привлекать «Секцию» к работе на земле, которая совершенно необходима.
Клинтон кивнул, потом слабо улыбнулся.
— Операция должна вестись на двух разных фронтах. Одна ее часть касается Залаченко. Мне надо заставить его внять доводам рассудка, и, думаю, я знаю, как мне следует действовать. Второй частью надо управлять отсюда, из Стокгольма. Проблема в том, что в «Секции» нет никого, кто бы мог с этим справиться. Мне нужно, чтобы ты принял командование на себя. Это будет твой последний вклад. У меня есть план. Юнас Сандберг и Георг Нюстрём будут выполнять черную работу, а ты — руководить операцией.
— Ты не понимаешь, чего требуешь.
— Нет, я понимаю, чего требую. А соглашаться или нет, решать тебе. Но либо мы, старики, вступаем и вносим свою лепту, либо через пару недель «Секция» прекратит свое существование.
Клинтон оперся локтем о подлокотник дивана и опустил голову на ладонь. Он думал две минуты.
— Расскажи о своем плане, — сказал он под конец.
После этого Эверт Гульберг с Фредриком Клинтоном проговорили еще два часа.
Когда без трех минут два Гульберг вернулся, ведя за собой Фредрика Клинтона, Ваденшё вытаращил глаза. Клинтон по виду напоминал скелет и переводил дыхание, опершись о плечо Гульберга, — ему, казалось, было трудно ходить и трудно дышать.
— Что, скажите на милость… — произнес Ваденшё.
— Давайте возобновим совещание, — коротко сказал Гульберг.