Детская книга - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 61

Чарльз не знал, хочется ли ему снова на Оссалстон-стрит. Никто не обратил на него особого внимания. Он трудился изо всех сил, а уходя, захватил с собой пачку листовок и брошюр, чтобы прочитать. Все-таки он снова пошел туда и в начале 1896 года приходил довольно часто, не столько даже потому, что встречал здесь настоящий рабочий класс, сколько из уважения к Зюскинду. Чарльз вовсе не был уверен, что обитатели чердака принадлежат к настоящему рабочему классу. Но он не сомневался, что герр Зюскинд, который теперь звал его Карлом, по-настоящему болеет за рабочих. И еще Карлу нравилось читать «Факел». Ему давали разные выпуски газеты, иллюстрированные рисунками Люсьена Писарро, изображающими женщин в отчаянном положении. В газете печатались сочинения Толстого и Кропоткина, воспоминания о мученической смерти чикагских анархистов в 1887 году, дебаты между пацифистами-квакерами и сторонниками насилия и пропаганды насилием. Газета рекламировала повторное издание работы Морриса «Полезный труд и бесполезная работа» и нападала на принца Уэльского за его несоразмерные траты на одежду. Кроме того, в газете печатались сказки из «Тысячи и одной ночи» и немецкие волшебные сказки Отто Эриха Хартлебена. Карл прочитал инструкции ЖЕЛАЮЩИМ ПОМОЧЬ ГАЗЕТЕ.

«Бери по десятку экземпляров каждого выпуска „Факела“ и старайся продать или раздать их.

Оставляй „Факел“ и другие материалы в вагонах поездов, залах ожидания, трамваях, столовых и других местах, чтобы люди могли подобрать их и прочитать.

Уговаривай владельцев газетных киосков продавать „Факел“.

Приходи на митинги, чтобы поддержать ораторов и помочь с раздачей литературы».

Чарльз обзавелся сменой одежды для Оссалстон-стрит. Одежда хранилась у Зюскинда — старые штаны, потертый джемпер, куртка из закладной лавки, кепка рабочего, которую Чарльз натягивал на глаза, наслаждаясь и невидимостью, и превращением в другого человека. Все это ученик и учитель проделали в строжайшей тайне — они не обсуждали, не планировали, все получилось само. Они обсудили, можно ли Карлу ходить в Гайд-парк или еще куда-нибудь с пачками «Факела» на продажу, и пришли к выводу, что можно, только надо держаться подальше от Портман-сквер. Пока Чарльз предположительно делал уроки или развлекался, Зюскинд и Карл ходили по бесчисленным лондонским улицам, мирно обсуждая тюремное заключение и казнь или пытаясь решить вопрос, что такое бросание бомб — долг анархиста или безрассудство. Те, кто отправился на эшафот в Париже и Чикаго, были отважными мучениками. Зюскинд сказал, что «у них не было другого выбора», и Карл согласился. Но оба также согласились, что сами они от природы не убийцы. Как-то раз, когда они шагали по Бейкер-стрит, Зюскинд сказал: ему хотелось бы верить, что можно обойтись убедительными разъяснениями.

Как-то вечером на митинге, проходившем на Оссалстон-стрит, где обсуждалась именно эта тема — необходимость ответа насилием на насилие угнетения, — Карл очень испугался. Народу на митинге было больше обычного — приехали новые товарищи из России, нелегально переправленные за границу. Когда они вошли, с ними вошел Татаринов — в том же костюме, в котором он давал мальчикам уроки латыни и греческого. Чарльз-Карл сидел в темном углу, натянув на глаза кепку. Он не знал, что сделают с ним родители, если откроется, как он проводит время. Но он точно знал, что Зюскинд будет объявлен предателем и, вероятно, потеряет работу.

Собрание шло своим чередом. Звучали длинные речи, а человек с плакатом сказал, что раз Судный день все равно скоро настанет, то излишне беспокоиться и кого-либо убивать. Скоро все так или иначе погибнут. Подали чай, разлив его в надбитые, засаленные чашки. Мимо Карла прошел Татаринов. Он вежливо и равнодушно произнес: «Добрый вечер». Карл поднял голову. Татаринов подмигнул и вновь надел маску вежливого равнодушия.

На следующем уроке латыни Татаринов поздоровался с Томом и Чарльзом как обычно и, тоже как обычно, ядовито хвалил переводы Тома, сравнивая их с переводами Чарльза не в пользу последних. Они все еще трудились над шестой книгой «Энеиды», где герой, отломив золотую ветвь, спускается в подземный мир, чтобы расспросить своего покойного отца. Они дошли до места, где сивилла и Эней приходят к огромному вязу, с ветвей которого, словно летучие мыши, свисают тени ложных снов, а вокруг шипят и скрежещут зубами тени воображаемых чудовищ. Сивилла не дает Энею поднять меч на бесплотные, едва теплящиеся жизни, воплощенные в непостоянных, исчезающих формах. Татаринов с сочным русским акцентом декламировал латинские строки:

Et ni docta comes tenuis sine corpore vitas

admoneat volitare cava sub imagine formae,

inruat et frustra ferro diverberet umbras… [28]

Том мысленно видел градации призрачной материи — она меняла плотность, клубилась, как дым паровоза или печи, но в темноте, под темными ветвями, cava sub imagine formae. [29] Чарльза раздражал энтузиазм, с которым Татаринов декламировал стихи. Сам Чарльз ничего в них не видел. В голове ничего не возникало. Эти твари были нереальны — Горгона, Гарпия, Химера, призраки из детства. Не-твари. Чарльзу хотелось, чтобы Татаринов подал ему еще один знак, чтобы его тайному «я» подмигнул анархист, у которого, может быть, руки в крови, который покинул свою родину, потому что верил в правое дело. Но Татаринова, кажется, по-настоящему занимали мертвые стихи на мертвом языке. Он двойствен, подумал Чарльз, он человек с двумя лицами и двумя душами, какой бы цельной натурой ни выглядел. И сам Чарльз-Карл тоже становился двойственным. Из-за своей тайны он сам казался себе невидимым, неуловимым существом, которое думает собственные мысли и преследует собственные цели, пока видимый мальчик произносит какие-то банальности, положенные мальчикам, — о крикете и учебе, о птичьих гнездах и наказаниях. Интересно, подумал Чарльз, не двойной ли и Том, а если да, то что собой представляет Том, который внутри. Чарльз решил, что Том, возможно, все-таки не двойной. Что до Тома, то он, кажется, кротко принимал Татаринова — и самого Чарльза — такими, какими они были.

Как только мысль о тайных двойниках укоренилась в уме Чарльза, он стал смотреть на людей по-другому. Это было частично игрой, частично опасным экспериментом. Проведя утро у Татаринова, мальчики шли по дороге мимо леса на холм, где стоял коттедж Тоби Юлгрива, некогда принадлежавший, по словам Тоби, свинопасу. Тоби натаскивал мальчиков писать сочинения на общие темы. Был холодный, бодрящий зимний день — иней на земле и морозный воздух. На мальчиках были шапки, шарфы, шерстяные перчатки. Тоби налил им чаю и поджарил для них лепешки на огне камина. Почти весь пол в небольшой гостиной занимали неровные стопки книг — иные были заляпаны маслом, на других стояли чашки от прошлых чаепитий. Тоби задал мальчикам тему сочинения — «Мечты и сны» — и велел написать сочинение на любую связанную с этим тему — о снах, кошмарах, мечтах, надеждах на будущее. И подыскать убедительные примеры, какую бы тему они ни выбрали. Потом он заставил их прочитать написанное вслух, словно на университетском семинаре. Том читал хорошо, отчетливо, безо всякого выражения и, пожалуй, слишком быстро. Чарльз мерил шагами комнату, слушая собственные аргументы. Он любил поспорить — даже о снах и мечтах. Том решил написать про сны — что чувствует человек, которому снится сон, что означают сны. Чарльз так и знал, что Том предпочтет эту тему, и сам намеренно выбрал морально-политическую: мечта о справедливости, мечта о будущей жизни, утопия. Том написал об ощущениях спящего и выделил сны, в которых спящий не участвует и даже не присутствует — он что-то вроде стороннего наблюдателя, как голос рассказчика. Почти комментатор, но не совсем, потому что все равно в этом случае ты беспомощен, ведь во сне нельзя принять решение, хоть и знаешь, что находишься во сне и скоро проснешься и перейдешь в реальный мир. Иногда пытаешься не просыпаться, чтобы увидеть, что будет дальше. Бывают также сны, в которых участвуешь по-настоящему, и чувствуешь, что не можешь выбраться — когда снится, что тебя хоронят заживо, или сообщают, что тебя завтра повесят (Том часто видел такой сон), или за тобой кто-то гонится, и зверь, который, как ты думал, бежит за тобой, обегает кругом и поджидает тебя в конце коридора. Странно, что сны, в которых находишься полностью, почти всегда плохие.