Чуть не смеясь от радости, папа слегка отстранил меня и
заглянул мне в лицо. Глаза его блестели от слез, а улыбка, казалось, теперь так
и останется на лице навсегда.
— Я был в больнице, — сказал он. — Видел
тебя. — Воспоминание о той боли промелькнуло в папином взгляде, он
дрожащей рукой коснулся моих волос, словно хотел убедиться, что я
настоящая. — Ты в порядке. Я пробовал позвонить твоей маме. Она, наверное,
подумает, что я окончательно сошел с ума. Я так и не сумел оставить сообщение, сказать,
что ты попала в аварию. И бросил трубку. Но с тобой и правда все хорошо.
У меня ком стоял в горле. Я громко шмыгнула носом. Никому не
отдам амулет. Никогда.
— Прости, пап. — У меня до сих пор текли
слезы. — Не надо было ехать с тем парнем. Ни за что. Прости. Прости,
пожалуйста!
— Тс-с-с. — Папа обнял меня и начал укачивать, но
я только сильнее расплакалась. — Все хорошо. Ты в порядке. —
Приговаривал он и гладил меня по голове.
Вдруг папа затаил дыхание, словно какая-то мысль поразила
его. Он опять немного отстранил меня, от его взгляда я похолодела и с последним
тихим всхлипом перестала плакать.
— С тобой и правда все хорошо, — удивленно заметил
папа. — Ни царапины. — Его рука соскользнула с моего плеча.
— Пап, — я тревожно улыбнулась, — мне нужно
тебе сказать… Я…
У двери кто-то тихонько зашаркал, папа взглянул туда поверх
моего плеча. Я обернулась. На пороге с неловким видом мялся Барнабас, а рядом с
ним стоял коротенький человечек в колышущемся свободном одеянии вроде тех, что
носят мастера боевых искусств. Он был худой и прямой как палка, с очень темной
кожей и острыми чертами лица. Судя по морщинам в уголках темно-карих глаз и по
тому, что его жесткие курчавые волосы поседели на висках, он был уже стар.
— Прошу прощения. — Папа чуть развернул меня,
теперь я стояла с ним рядом. — Вы привезли мою дочь? Спасибо.
Физиономия, которую скроил Барнабас, мне совсем не
понравилась, и я едва не спряталась за папиной спиной. Но он по-прежнему
обнимал меня одной рукой, и мне не хотелось двигаться. Вот елки! Кажется, Барнабас
притащил своего начальника. Я хочу остаться здесь. Черт возьми, я не хочу
умирать! Так нечестно!
Лицо старика изобразило сожаление.
— Нет, она добралась сама, — произнес он, приятно
чеканя слова. — Бог знает, как ей это удалось.
Я испуганно потерла глаза.
— Они меня не привозили. — Я беспокойно
переминалась с ноги на ногу. — Я их не знаю. Парня как-то видела, —
добавила я, — а старика — ни разу.
Папа неопределенно улыбнулся, стараясь разобраться, что к
чему.
— Вы из больницы? — спросил он, и лицо его
закаменело. — Кто сказал, что моя дочь умерла? Кто за это отвечает? Не
сносить ему головы.
Барнабас съежился, а его начальник одобрительно фыркнул.
— Точнее и сказать нельзя, сэр. — Он обвел
взглядом мою комнату — розовые стены, белую мебель, нераспакованные
коробки, — и снова воззрился на меня. И что, интересно, он тут высмотрел?
Моя так внезапно оборвавшаяся жизнь совсем как эта комната: все здесь, но так и
лежит в коробках. А теперь их снова закроют и уберут в шкаф, и никто не узнает,
что же хорошего было внутри. Я еще ничего не успела.
Я вся напряглась, когда старик, умиротворяюще подняв руку,
шагнул в комнату.
— Нам нужно поговорить, девочка.
От его слов меня точно холодом обдало. О, боже! Он хочет
забрать меня с собой.
Я крепче сжала амулет. Папа поймал мой испуганный взгляд и
наконец сообразил, что что-то не так.
— Мэдисон, звони в полицию. — Он встал между мной
и теми двумя.
Я потянулась к телефону на прикроватном столике. Уж его-то я
распаковала.
— Да всего на минутку, — сказал старик.
И взмахнул рукой, как плохой актер в фантастическом фильме.
Гудок прервался, а на улице затихла газонокосилка. Я в недоумении перевела
взгляд с телефона на папу, который по-прежнему стоял между мной и гостями.
Стоял не шелохнувшись.
Ноги сделались ватными. Я поставила телефон на место и
изумленно рассматривала папу. Вроде бы с ним все было нормально. За исключением
того, что он застыл как вкопанный.
Старик вздохнул, и я подняла на него глаза. Сын дохлого
щенка. Мне было холодно и страшно. Но сдаваться без боя я не собиралась.
— Отпустите его. — Голос мой дрожал. — А то
я… я…
Барнабас язвительно скривился, а старик поднял брови. Глаза
у него стали серо-голубые. Но я готова поклясться, что раньше они были карие.
— Ну, и что ты сделаешь? — Он стоял на ковре у
двери, решительно скрестив руки на груди.
Я взглянула на застывшего папу и пригрозила:
— Закричу. Или еще что-нибудь.
— Кричи. Хлоп! И все — пустота, да так быстро, никто и
не услышит.
Я решила попробовать и набрала было воздуха, но старик
только головой покачал и шагнул в комнату. Я шумно выдохнула и начала медленно
отступать. Но ко мне он не приближался. Вместо этого отодвинул от туалетного
столика белый стул и примостился на краешек. Облокотился на спинку и подпер лоб
ладонью, словно совсем устал. Странное зрелище: старик, а рядом музыкальный
центр и прочее девичье барахло.
— Ну почему все так сложно? — пробормотал он и
потрогал пальцем моих керамических зебр. — Это шутка такая? —
продолжил он громче, обращаясь к потолку. — Смеешься? Покатываешься над
всем этим со смеху, да?
Я взглянула было на дверь, но Барнабас предостерегающе
покачал головой. Ладно. Оставалось окно — но если прыгать в этом платье,
недолго и убиться. Стоп. Я же и так мертвая.
— С папой все хорошо? — я осмелилась тронуть его
за плечо.
Барнабас кивнул, и старик снова перевел взгляд на меня. Судя
по выражению лица, он наконец что-то надумал и протянул мне руку.
— Приятно познакомиться, — решительно сказал
он. — Мэдисон, верно? Рон, меня обычно так зовут.
Я удивленно уставилась на него, и старик медленно опустил
руку. Глаза его снова стали карими.
— Барнабас рассказал мне, что ты сделала. Можно
посмотреть?
Я встревожилась, пальцы соскользнули с папиного локтя. Вот
гадость. Все в мире остановилось, а я разгуливаю тут мертвая. Так что
замороженный папа — это еще не самое страшное.
— Посмотреть что?
— Камень.
Легкая тревога в голосе Рона обожгла меня.
Он хочет его забрать. Но только благодаря камню я остаюсь
живой. Или не совсем мертвой.
— Вряд ли.
На лице старика отразилось беспокойство. Значит, камень этот
точно ценный. Пальцы скользнули по его прохладной поверхности.