— Мне больно, — еле слышно сказала я. Ничего
глупее и придумать было нельзя.
— А мне некогда, — Сету явно все это надоело.
Я не шевельнулась, только глаза вытаращила, когда из складок
костюма он достал короткий клинок.
Хотела крикнуть, но дыхание пресеклось — Сет замахнулся,
словно для удара. Лунный луч сверкнул на лезвии, еще красном от чьей-то крови.
Потрясающе. Да он псих! Я уехала со школьного бала в компании психа! Я хоть
руки поднять могу?
— Нет! — завопила я и все-таки вскинула руки, но
клинок ледяным шепотком проскользнул сквозь меня, не поранив. Я опустила глаза.
Не может быть! Платье было цело, кровь не шла, но лезвие точно прошло сквозь
меня. Сквозь меня и машину сразу.
Ничего не понимая, я удивленно уставилась на Сета. Он стоял
теперь, опустив клинок, и смотрел на меня.
— Что за… — но тут я заметила, что ничего больше
не болит. Только голос стал какой-то совсем потусторонний. Сет презрительно
поднял брови. Все чувства покинули меня, и я ощутила прикосновение абсолютной
пустоты, новое и вместе с тем знакомое, как давно утраченное воспоминание.
Пугающее отсутствие всего медленно захватило меня,
заморозило мысли. Мягкое туманное одеяло пустоты разворачивалось от краев моего
мира. Сначала оно укрыло луну, потом ночь, мое тело, наконец машину. Крики
Джоша потонули в затихающем гудении, и остались лишь серебряные глаза Сета.
А потом он повернулся и пошел прочь.
— Мэдисон! — донесся до меня слабый голос, и
кто-то легонько коснулся моей щеки. Потом прикосновение исчезло, и не осталось
больше ничего.
2
Туман пустоты медленно отступал, оставляя после себя
противные покалывания и звуки двух спорящих голосов. Мне было плохо, но не от
боли в спине, из-за которой я едва могла дышать, а от страха и беспомощности —
вдруг эти немолкнущие приглушенные голоса вернулись из моего прошлого? Мне даже
почудился отдающий плесенью запах, как от шерсти моего игрушечного зайца. Я
свернулась клубочком, слушала и страшно боялась этих двоих, в которых
заключался весь мой мир. Оба говорили мне, что я ни в чем не виновата, но и это
нисколько не умаляло моего горя. Того самого горя, что пришлось держать в себе,
пока оно не стало частью меня. Вросло в меня до самых костей. Расплачусь на
груди у мамы — значит, я люблю ее больше. Разревусь у папы на плече — значит,
его. Вот так я и росла. Паршиво, ничего не скажешь.
Но это… это не родители. Спорили, скорее, двое ребят моего
возраста.
Дышать стало легче. Остатки тумана таяли все с тем же
покалыванием, легкие работали, но дышать было так больно, словно у меня на
груди кто-то сидел. Я сообразила, что лежу с закрытыми глазами, открыла их и
обнаружила прямо перед носом какую-то черную пелену. Сильно пахло пластиком.
— Ей было шестнадцать, когда она села в машину. Это ты
дала маху! — горячо заговорил парень странно приглушенным голосом. Судя по
всему, спорили они уже довольно давно, но я помнила лишь обрывки разговора
вперемешку с тревожными мыслями ни о чем.
— Нечего на меня сваливать, — откликнулась
девушка, так же приглушенно и так же решительно. — Когда он подбросил ее
монетку, ей было семнадцать. Это твой промах. Черт возьми, да она была у тебя
под носом! Как ты умудрился ее упустить?
— Упустил, потому что ей не было семнадцати! —
огрызнулся парень. — Когда он ее забрал, ей было шестнадцать. Откуда мне
было знать, что у него на уме? Почему тебя там не было? Здорово ты оплошала!
Девушка едва не задохнулась от обиды. Мне было холодно. Я
вздохнула поглубже и почувствовала прилив сил. Покалывало меньше, но боль не
утихала, даже наоборот. Было душно, и тепло дыхания возвращалось ко мне, словно
от чего-то отражаясь. Но это не темнота. Это я была внутри чего-то.
— Ах ты, маленький негодяй! — взорвалась
девушка. — Хватит меня винить! Она умерла в семнадцать лет. Потому меня
там и не было. Меня никто не предупредил.
— Шестнадцатилетки не моя забота! — капризно
заявил парень. — Я думал, ему нужен мальчишка.
Я вдруг поняла, что черная завеса, от которой отражается мое
дыхание, — это слой целлофана. Я подняла руки и в приливе внезапного
страха проткнула его ногтями. Едва сдерживая ужас, села.
Я что, на столе? Похоже на то, он такой твердый. Я сорвала
целлофан. Двое ребят, стоявших у грязно-белых открывающихся в обе стороны
дверей, удивленно обернулись. Бледная девушка залилась краской, а парень
отступил на шаг, словно смущенный тем, что его поймали на споре с ней.
— Ой! — девушка перекинула длинную черную косу за
спину. — Ты проснулась. Ну, привет. Я Люси, а это Барнабас.
— Привет. Ты как? — парень опустил глаза и с
глупым видом помахал мне.
— Ты был с Джошем. — Я ткнула в его сторону
дрожащим пальцем, и парень кивнул, по-прежнему не глядя на меня. Девушка была в
шортах и майке, и он в своем бальном костюме выглядел рядом с ней странновато.
У обоих на шеях висели кулоны с серыми камнями. Камни как камни, но они
бросились мне в глаза, потому что больше ничего общего у этих двоих не было.
Кроме взаимной злости и удивления при виде меня.
— Где я?
Барнабас вздрогнул и зашаркал ногами по плитке.
— Где Джош? — я заколебалась. Кажется, я в
больнице, но… Минуточку! Я что, была в этом отвратном пакете для тел? — Я
в морге? Что я делаю в морге?
Не помня себя, я высунула ноги из пакета и сползла на пол,
едва удержав равновесие, каблуки жутко щелкнули в унисон. На резиновой ленте
вокруг моего запястья висела бирка, я оторвала ее, зацепив вместе с ней
несколько волосков. Юбка была распорота и вся в пятнах какого-то жира. Я была
измазана грязью и зеленью и провоняла травой и дезинфекцией. И как теперь
возвращать платье?
— Кто-то ошибся, — сказала я, засовывая бирку в
карман.
— Барнабас, — фыркнула Люси.
Тот шумно втянул воздух, а потом снова набросился на нее:
— Да не я! Ей было шестнадцать, когда она села в
машину. Шестнадцатилетками я не занимаюсь! Откуда мне было знать, что у нее
день рождения?
— Да что ты?! Ну ладно, умерла-то она в семнадцать. Ты
и разбирайся!
Умерла? Они что, ослепли?
— Знаете что? — Я чувствовала себя все
увереннее. — Можете спорить хоть до скончания века, а мне нужно найти
кого-нибудь и сказать, что я цела. — И, стуча каблуками, я направилась к
дверям.
— Мэдисон, подожди, — сказал парень. — Тебе
нельзя.
— Вы только посмотрите на меня. Папа будет проо-осто в
бешенстве.
Я прошагала мимо них, но через двадцать шагов со мной что-то
произошло. Странное ощущение нахлынуло из ниоткуда, голова закружилась, и я
положила руку на пустой стол. Рука будто прилипла, я отдернула ее, как от огня
— казалось, холод металла проник до самых костей. Я стала какой-то… мягкой.
Словно таяла. Тихое гудение вентиляторов сделалось приглушенным. Даже стук
сердца, казалось, доносился откуда-то издалека. Я обернулась, приложив руку к
груди, и постаралась все вернуть.