– Мне не нравится, как написано, – покачал головой
Сергей. – Типичный бабский текст.
Илюшин неожиданно рассмеялся.
– Ты что?
– В который раз убедился, как много слабостей у
стариков. Михаил Олегович упорно отпирался, что он читал книжку, несмотря на
то, что ее подарила ему племянница. Он, видите ли, не читает женских романов!
– Ну и что?
– А когда мы с ним говорили о Рощине, старикан описал
его в точности такими же словами. Про обвислость. Мол, и уши у него обвислые, и
сам он весь какой-то обвислый. Понимаешь? Он прочитал роман, голову даю на
отсечение! Но признаться постеснялся, потому как это несерьезно: такой пожилой
человек – и увлекается бульварным чтивом.
Сергей взял книжку, повертел в руках.
– Грустно это все, а не смешно, – неожиданно
серьезно проговорил он. – Скажи сам: вот какая, казалось бы, разница
Каморкину, что мы с тобой о нем подумаем? Он свое имя уже вписал… не в историю,
конечно, но, в общем, куда-то вписал. А точнее, в историю фотографии.
– Хочешь сказать, что он должен быть независим от
мнения окружающих? И не пытаться казаться лучше, чем он есть.
– Ну да. Старик побоялся, что ты над ним в душе
посмеешься – вроде как совсем старый дурак из ума выжил, романчики дамские
почитывает, а не Толстого с Достоевским. А мне бы и в голову не пришло над ним
смеяться, да и тебе тоже. После того, как я его фотографии увидел, он мог бы
передо мной нагишом расхаживать и подштанниками махать, понимаешь?
– Не совсем, – отозвался Макар, плотоядно
облизываясь над противнем. – Наверное, это у меня от голода. Давай уже
поедим, а?
– Слушай-ка…. – Спустя пять минут Бабкин отодвинул
мясо и теперь макал картошку в соус. – Кого, говоришь, Каморкин описал
таким образом?
– Рощина. Кстати, действительно метко – тот и впрямь
слегка обвислый.
Картошка, зажатая в лапе Сергея, зависла над скатертью, и с
нее закапали коричневые капли.
– Серега, проснись, – позвал Макар. – Что
тебя вогнало в такие глубокие размышления, мой кулинарно одаренный друг? Мясо
отличное, кстати.
– Да, я заметил, что тебе понравилось. – Сергей
покосился на противень, из которого Илюшин вытащил очередной кусок. –
Просто вспомнил юного Вениамина. Точно, он обвислый. Хорошее сравнение. Макар,
почему у меня такое чувство, будто в общей картине чего-то не хватает?
– Потому что ты картошку недосолил? – предположил
тот. – Шучу-шучу, все в порядке с картошкой. Что, предлагаешь копнуть
Рощина поглубже? Честно говоря, у меня после встречи с ним тоже осталось
ощущение недоговоренности.
Илюшин вспомнил испуг Рощина после «покушения», его
объяснение о любовнице и ревнивом муже. Рассказ Вениамина, казавшийся гладким
поначалу, в памяти Макара всплыл чрезмерно гладким, лишенным неровностей,
крошечных несостыковок, свойственных рассказам о реальной жизни. Продуманным.
«Откуда могла взяться продуманность, если Рощин не ожидал
нашего появления. Или – ожидал? Или – готовился не для нас?»
Макар понял наконец, что царапнуло его во время беседы с
актером. Парень был слишком убедителен.
– Серега, – сказал Илюшин, нахмурившись, – у
меня есть простое предложение…
Аслан Коцба бросил на себя короткий взгляд в зеркало. Лицо
скуластое, загорелое, хмурое; темные глаза глубоко посажены, на щеке бледный,
но все же заметный шрам – так и должен выглядеть настоящий мужчина. Он вспомнил
жену, пару раз предпринимавшую робкие попытки облагородить его облик, и
усмехнулся краешком губ. Выдвинул ящик рабочего стола, достал оттуда фотографию
и долго смотрел на нее.
– Прости меня.
Вернул снимок на место и запер ящик на ключ.
Фотографии они попросили у Каморкина, и тот если и удивился,
то ничем не выдал удивления. Молча принес альбом, пролистал, отобрал то
немногое, что требовалось сыщикам. Снимки были не самые удачные, и старик,
оправдываясь, объяснил, что от него ничего не зависело: что Стрежины ему выдали
– то выдали. Впрочем, для целей Илюшина и Бабкина даже фотографий
посредственного качества было вполне достаточно.
В кафе они уселись у окна, ожидая официанта. К ним подлетел
молоденький вежливый мальчик, Макар быстро перечислил блюда, но, прежде чем
довольный крупным заказом официант ушел, выложил на стол фотографию. Со снимка
улыбался красивый парень с правильными чертами лица.
– Знаю, конечно, – кивнул мальчик. – Почти
каждый день у нас обедает. Любит, когда я его обслуживаю. Очень известный
актер, хочу вам сказать! Во всех фильмах снимается. – На лице официанта
была написана явная гордость от того, что он обслуживает человека, снимающегося
«во всех фильмах».
– А эту даму вы когда-нибудь видели? Или, может быть,
эту?
Официант несколько секунд вглядывался в снимки, затем
решительно отложил в сторону первый.
– Эту тетеньку никогда не видел. Да и по одежде это не
наш клиент. А ее – видел. Она с ним обедала. – Он кивнул на фотографию
Вениамина Рощина. – Пару раз.
Мальчик окинул взглядом любопытных посетителей, и в глазах
его появилась настороженность.
– Простите, у меня заказы, – извинился он и отошел
в сторону, спрашивая себя, не сболтнул ли лишнего.
На столе между Сергеем и Макаром осталась лежать фотография,
на которой сестра Виктории Стрежиной неестественно улыбалась над тарелкой,
выложенной кусочками селедки вперемешку с луком.
Вениамин возвращался в свою квартиру, подаренную ему
родителями. Рощин всем рассказывал, что роскошный подарок он получил в честь
спектакля, в котором его игра до слез растрогала обычно несентиментальную
маменьку, но на самом деле родители просто устали от взрослого сына, ведущего
беспорядочную жизнь, и решили отделить его. Конечно, квартирка не
соответствовала представлениям Рощина о том, каким должно быть жилище
талантливого актера, и он надеялся со временем обменять ее на нечто более
подобающее его статусу, но пока, увы, Венечке не хватало денег. «Пошлость,
вечная пошлость жизни», – размышлял Рощин, поднимаясь по лестнице на пятый
этаж, потому что лифт в очередной раз сломался. Впрочем, подъезд был чистый,
потому что в доме имелись кодовый замок и консьержка, сидящая при входе как
раздобревший сторожевой пес, взмахивающий кудлатой головой на каждый скрип
входной двери.
Перешагивая через ступеньки, Вениамин погрузился в мечтания
о том, где он купит квартиру, разбогатев, а потому пропустил момент, когда от
стены отделились две тени, из которых одна была в полтора раза шире второй. К
чести Рощина следует признать, что отреагировал он быстро:
– А, парни, это вы… – обрадованно начал Веня,
попутно надевая на лицо выражение удивления пополам с радостью от нежданной
встречи. – Что ж вы…