Женщине было около сорока. Высокая, статная, с красивыми,
хоть и грубоватыми чертами лица; темные волосы по старой моде были уложены
двумя «валиками» по бокам головы. Женщина смеялась, показывая крупные ровные
зубы, и чем-то напомнила Макару актрису Нонну Мордюкову.
Голос старика совсем утих, и Илюшин уже собрался выглянуть в
прихожую, чтобы проверить, не случилось ли чего, когда Каморкин вернулся. Он
извинился, объяснил, что позвонила хорошая знакомая.
– Да, собственно говоря, ее портрет вы держите в
руках, – неожиданно произнес он.
– Кто она? – поинтересовался Илюшин, разглядывая
соболиные брови дамы, почти сросшиеся на переносице.
– Трудно поверить, – грустно усмехнулся
старик. – Но сия красавица – Мария Шпунтикова, вдова Гены. До чего
забавной они были парой – и не передать! Генка маленький, лысенький, а супруга
его – сами видите, корпулентная дама. Генка все с нами мотался, вечно в
разъездах, как и все мы… Маша, смешно сказать, ревновала его! Расспрашивала
меня после каждой поездки. – Каморкин засмеялся, и Макар словно вживую
увидел молодого Михаила Олеговича – невысокого, но представительного, его
маленького приятеля и крупную женщину, сурово выговаривающую что-то им
обоим. – А Генка ей письма писал. Отчитывался, значит. Маша поначалу
читала письма, а потом рукой махнула: не пиши, говорит, целые простыни
присылаешь, а читать-то и нечего. Она, поди, думала, что Генка начнет
отчитываться, куда ходил, с кем пил-разговаривал, а он вместо этого философию
разводил. Эх, хорошей они были парой. Из тех, что до глубокой старости дружно
доживают, хоть и ругаются, как собака с кошкой.
Он снова засмеялся, но, бросив взгляд на снимок, оборвал
смех, глубоко вздохнул, потер виски.
– Вы не будете возражать, если я предложу вам
чайку? – спросил он Илюшина.
Макару следовало уходить – через час была назначена встреча
с Леной Красько, но он согласно кивнул.
– Тогда – минуточку, ровно одну минуточку. Нет-нет,
никакой помощи! Не беспокойтесь, я все сделаю сам!
Каморкин уже звенел посудой на кухне, а Илюшин никак не мог
понять, почему в голове прочно засела последняя фраза старика. «Не
беспокойтесь, я все сделаю… сам!» Илюшин поймал себя на том, что после его слов
почувствовал себя… нет, не неловко, но определенно не в своей тарелке.
Привыкнув анализировать свои ощущения и докапываться до первопричины, он быстро
восстановил в памяти предыдущие визиты к Каморкину. «Ничего похожего. Значит,
дело не в старике».
Внезапно перед глазами Макара возник Бабкин, потерянно
сидевший в слишком маленьком для него кресле. «Отправляйся к Каморкину, я
составлю список клиентов клуба. Не беспокойся, я все сделаю».
Илюшин подавил в себе желание выругаться, но не в адрес
напарника, а в свой адрес. Надо же было не заметить! «Я все сделаю»! Не хватало
только, чтобы Серега добавил «сам». Вот о чем напомнил ему дядя Стрежиной!
Оставалась небольшая надежда, что он ошибается, поэтому
Макар поспешно вынул телефон и набрал номер. «Аппарат абонента не отвечает или
временно недоступен», – сообщил ему непреклонный женский голос.
– Вот шкаф безмозглый! – не сдержался Макар,
удостоверившись, что Бабкин не сидит за составлением списка, как собирался,
иначе телефон был бы подключен.
– Простите?
Каморкин въехал в зал, толкая перед собой накрытый столик на
колесиках, расслышал последние слова сыщика и недоуменно посмотрел на него.
– Это вы меня простите, мне придется уйти, –
быстро проговорил Илюшин. – Срочные дела. Я вам позвоню, Михаил
Олегович. – И он направился к выходу.
– Конечно, конечно… – пробормотал старик ему
вслед, с огорчением глядя на печенье в вазочке. Затем вынул из кармашка телефон
и позвонил соседу:
– Андрюша? Я, милый, я. Не хочешь чайку со мной попить?
Вот спасибо тебе, уважишь старика! Есть печенье, есть, заходи просто так.
Он посидел немного, глядя на смеющуюся женщину на портрете,
промокнул вдруг заслезившиеся глаза платком и спрятал фотографию в ящик стола.
Виктория Стрежина. Остров
Вика не могла сказать, сколько дней прошло с тех пор, как она
убежала от палатки. Все происходящее слилось в ее сознании в одну кромешную
ночь, в середине которой иногда вставало солнце. Один раз день был такой
длинный, что ей стало казаться, будто он никогда не закончится, но его все же
сменила ночь. А наступивший следом день продлился всего несколько часов, хотя
она допускала, что уснула и не заметила, сколько прошло времени. Теперь Вика
могла допустить все, что угодно.
За ней наблюдают. Она поняла это на следующее утро после той
страшной ночи, когда видела безголовых мурен и зловонные тела, движущиеся к ней
из леса. Утром, открыв глаза, Вика обнаружила себя лежащей на песке возле
океана, и на ее ноги время от времени набегала особенно сильная волна,
постепенно засыпая их песком. «Так и лежать… – думала Вика, безучастно
наблюдая за переменчивой синевой воды. – Всю занесет песком… Пусть.
Хорошо…»
Но новая волна принесла существ, которых она раньше не
видела, – тонких рыб размером с ладонь, похожих на веретено. Их было пять
– все красновато-рыжие, с желтым отливом на боках и отчетливыми синими полосами
на голове и спине. Глазки у рыб были большие, как пуговицы на стареньком
Викином пальто, и выпученные, и при взгляде на них девушке стало не по себе.
Она резко выдернула ноги из песка, и рыбы, испуганные поднятой ею песочной
бурей, молниеносно исчезли в глубине.
Глядя на то место, где только что плавали полосатые с
пуговичными глазами, Вика почувствовала, что спину ей жжет чей-то взгляд.
Точнее, она ощутила его не спиной, а тем местом под затылком – где
заканчивается линия волос. Она уняла дрожь в руках, вышла, пятясь, из воды, и
лишь затем резко обернулась к лесу.
Ветки чуть наискось от того места, где она стояла,
подрагивали, словно кто-то только что отвел их рукой. Вика постояла молча, не
сводя глаз с деревьев, но в лесу ничего не происходило.
– Галлюцинации, – прошептала она, вспомнив ночной
кошмар.
Но это объяснение прозвучало неубедительно. Днем ей не
чудились мурены, не скалились в страшной ухмылке головы, из которых вытекала не
кровь, а нечто иное, а значит, и дрожание ветвей не было галлюцинацией. Поняв
это, Вика стремительно бросилась в лес, совсем забыв про пауков, обитающих в
нем.
Лес ошеломил ее звуками и запахами. Казалось, прошел год с
тех пор, как она последний раз углублялась в него, и за это время лес
изменился, стал живым, настороженным и враждебным по отношению к ней. Ветки
били Вику по лицу и голым рукам, два раза она сильно обожгла ногу об узкие
зазубренные листы, напомнившие ей об утренних пучеглазых рыбах. Но самое
страшное заключалось в том, что она чувствовала – за ней постоянно следят.
Кто-то двигающийся быстро и проворно, бесшумный и очень хитрый шел за ней по
пятам, посмеивался над ее падениями, страхом и выглядывал из-за
зеленовато-коричневых стволов деревьев. Он был здесь своим, а не чужаком, как
она – чужаком, не знающим, что делать и куда бежать.