Есть, молиться, любить - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Гилберт cтр.№ 69

И вот теперь я должен был стать лекарем. Надо было прочесть книги по медицине, оставшиеся от прадеда. Книги написаны не на бумаге, а на пальмовых листьях. Они называются лонтар. Это как балинезийская медицинская энциклопедия. Я должен был выучить все травы, что растут на Бали. Нелегко было. Но постепенно, по одной, я все их выучил. Научился помогать людям с разными недугами. Бывает, что человек болен физически. Физический недуг можно вылечить травами. Но бывает и так, вся семья болеет, — потому что люди в семье все время ссорятся. Это можно вылечить, вернув гармонию, особым волшебным рисунком, а иногда и просто разговором. Если повесить волшебный рисунок в доме — ссоры прекратятся. Бывает, люди болеют из-за любви — не могут найти подходящую пару. У балинезийцев, да и у западных людей тоже, вечно большие проблемы из-за любви, из-за того, что не могут найти подходящего человека. Любовный недуг можно вылечить мантрой и волшебным рисунком — рисунок притянет любовь. Я выучился и черной магии, чтобы снимать черные сглазы. Если поставить в доме мою волшебную картину, она будет притягивать хорошую энергию.

Мне по-прежнему нравится рисовать. Рисую картины, когда есть время, и продаю галереям. На картинах всегда изображено одно и то же — то время, когда на Бали был рай, примерно тысячу лет назад. Я рисую джунгли, зверей, женщин с… как это слово? Грудь. Женщин с грудью. Трудно найти время для рисования, когда занят врачеванием, но я должен лечить. Это мое призвание. Я должен помогать людям, иначе Бог рассердится на меня. Бывает, принимаю роды, провожу церемонию для покойника, обряд обтачивания зубов, свадьбу. А иногда встаю в три утра и рисую при свете электрической лампы — единственное время, когда я могу рисовать. Мне нравится это время дня, оно хорошо подходит для рисования.

Я делаю настоящую магию — это все не шутки. И всегда говорю правду — даже если новость плохая. В жизни я должен всегда делать добро, иначе быть мне в аду. Я говорю по-балинезийски, по-индонезийски, немного по-японски, по-английски и по-голландски. Во время войны здесь было много японцев. А мне от этого только лучше — я гадал им по руке, водил дружбу. А до войны тут было много голландцев. Сейчас у нас не так много людей с Запада, и все говорят по-английски. Мой голландский — как это? То слово, что мы вчера выучили? Заржавел. Точно. Заржавел. Мой голландский заржавел! Ха!

На Бали я принадлежу к четвертой касте — это очень низкая каста, наравне с земледельцами. Но я видел многих людей из первой касты, и они были не умнее меня. Меня зовут Кетут Лийер. Имя „Лийер“ дал мне дед, когда я был совсем маленьким мальчиком. Оно означает „яркий свет“. Яркий свет — это я».

Тут, на Бали, у меня столько свободного времени, что даже не верится. Каждый день у меня только и забот, что ездить к Кетуту Лийеру на пару часов после обеда, да и обязанностью это трудно назвать. Остаток дня проходит сам собой, в необременительных занятиях. Утром я медитирую в течение часа, используя йогические практики, которым научила меня наша гуру, а вечером — практикую медитацию Кетута (тихо сидеть и улыбаться). В промежутке между этими занятиями я гуляю, катаюсь на велосипеде, иногда разговариваю с кем-нибудь и обедаю. Я нашла в городе тихую маленькую библиотеку, где можно брать книги домой, получила библиотечную карточку — и теперь большая часть моей жизни проходит за сибаритским чтением в саду. После интенсивного распорядка ашрама и декадентского отдыха в Италии, когда я колесила по стране и ела все, что попадется под руку, нынешний эпизод моей жизни кажется чем-то совершенно новым и радикально бессобытийным. У меня не просто много свободного времени — его метрические тонны.

Когда я выхожу из отеля, Марио и другие служащие за стойкой спрашивают, куда я направляюсь, а когда прихожу — где была. Можно подумать, под стойкой в ящичках у них спрятаны маленькие карты, на которых они отмечают все передвижения своих знакомых, — чтобы убедиться, что пчелиный улей функционирует без перебоев.

По вечерам я беру свой велосипед и выезжаю высоко в горы, минуя многокилометровые рисовые террасы к северу от Убуда, посреди великолепной зеленеющей панорамы. Розовые облака отражаются в стоячей воде рисовых полей, как будто на Земле два неба — одно наверху, для богов, а второе внизу, в глинистой воде, для нас, простых смертных. На днях ездила в заповедник цапель, при входе в который висит неприветливая табличка («Здесь можно посмотреть на цапель»), — но в тот день цапель почему-то не было, одни утки, так что я поглазела на уток и поехала в следующую деревню. По пути мне попадались мужчины, женщины, дети, куры и собаки, и все были чем-то заняты, каждый своим делом, но не настолько, чтобы не остановиться и не поприветствовать меня.

Несколько дней назад вечером я увидела вывеску на вершине красивого лесистого холма: «Сдается домик-студия с кухней». Никак Вселенная ко мне благосклонна! Прошло три дня — и студия стала моим новым домом. Марио помог переехать, и все его друзья из отеля в слезах провожали меня.

Мой новый дом стоит на немноголюдной дороге, со всех сторон окруженной рисовыми полями. Это маленький типа коттеджа домик, оплетенный плющом. Владелица — англичанка, но летом живет в Лондоне, и я занимаю ее дом и замещаю ее в этом удивительном жилище. Здесь ярко-красная кухня, пруд с золотыми рыбками, мраморная терраса, душ на открытом воздухе, выложенный блестящей мозаикой; пока моешь голову, можно любоваться цаплями, устроившими гнезда в пальмовых деревьях. Потаенные тропинки ведут в восхитительный садик, за которым ухаживает нанятый садовник, — поэтому все, что мне остается делать, — глазеть на цветы. Я не знаю названия ни одного из этих экваториальных бутонов, поэтому сама их придумываю. Почему бы и нет? Это же мой собственный Эдем. Вскоре все растения в саду получают новые названия — нарциссовое дерево, капустная пальма, сорняк «бальное платье», спиралькавоображала, боязливый цветик, меланхоличная лиана и бесподобная розовая орхидея, окрещенная мною «первое рукопожатие младенца». Просто не верится, сколько вокруг чрезмерной, бьющей через край чистейшей красоты! Папайи и бананы можно срывать прямо с дерева, высунувшись в окно спальни. В саду живет кот, который становится настоящей лапочкой на полчаса в день, когда наступает время кормежки, а в оставшееся время орет как резаный, будто заново переживает вьетнамскую войну. Но как ни странно, меня это не раздражает. В последнее время меня ничего не раздражает. Я вообще не помню и не могу представить, что это такое — быть недовольной жизнью.

Окружающая вселенная звуков поражает не меньше. По вечерам играет оркестр сверчков с лягушками на басу. В мертвой ночной тишине воют собаки, сетуя, что их никто не понимает. А перед самым рассветом петухи со всей округи кричат о том, как круто быть петухами. («Мы — петухи! — кукарекают они. — И, кроме нас, никто другой петухом быть не может!») Каждое утро на рассвете проходит конкурс тропических птиц на лучшую песню, и неизменно все десять чемпионов заканчивают вничью. Когда же всходит солнце, все замолкает, и за дело берутся бабочки. Дом сплошь увит лианами. Такое чувство, что он в любой момент исчезнет в зарослях, и я исчезну вместе с ним, превратившись в экзотический цветок Я плачу за аренду меньше, чем в Нью-Йорке в месяц уходило на такси.