По задней стене здания тянулась пожарная лестница, которая
вела в окруженный высокой оградой маленький двор. Я понесся по ней,
перескакивая пролеты двумя быстрыми прыжками; лестница звенела под моими
ногами. Оказавшись на земле, я промчался по траве и перебросил себя через
ограду в следующий двор.
Я мчался, перепрыгивал через ограды, натыкался на велосипеды
и укрытые брезентом решетки для барбекю. На противоположном от дома Райдеров
углу узкий, заставленный мешками с мусором проулок выводил на улицу — всего
лишь десятифутовая железная ограда и витки колючей проволоки между мной и
свободой.
Я бросил куртку на проволоку и полез на влажные пластиковые
мешки, распугивая бросившихся во все стороны крыс. Гора мусора зашаталась подо
мной, я прыгнул и перекатился через ограду, чувствуя, как колючая проволока
сжимается под моим весом, словно гигантская пружина.
А потом улица устремилась мне навстречу, точно асфальтовый
кулак.
Я с силой врезался в нее, дыхание перехватило. Перекатился,
вслушиваясь в звуки погони. Их не было — только топоток бегающих вокруг крыс. Я
огляделся, но Анжелы нигде не заметил. Один кот, однако, наблюдал за мной
из-под припаркованного неподалеку автомобиля. Глаза у него отсвечивали красным.
С трудом встав на ноги, я попытался содрать куртку с колючей
проволоки, но не преуспел в этом, бросил ее и торопливо захромал в
противоположном от дома Райдеров направлении. Ветер продувал футболку, правый
локоть кровоточил от удара об асфальт. Отойдя на квартал, я остановил такси и
сел в машину, дрожа, словно мокрый пес.
Эпидемия в Бруклине вырвалась на свободу.
В квартире было темно. Я щелкнул выключателем, но ничего не
произошло.
Я замер в темноте, дрожа и давая глазам время
приспособиться.
— Эй, есть тут кто? — позвал я.
И потом в мерцании часов DVD-плеера разглядел сидящую на
кухонном столе человеческую фигуру. В воздухе ощущался запах жасмина.
— Ласи? Почему свет?…
Что- то полетело в моем направлении, Я вскинул руку и поймал
предмет, пластиковый и легкий. Я недоуменно разглядывал его — лопаточка для
переворачивания оладий.
— М-м-м… Ласи? Что случилось?
— Ты можешь видеть в темноте.
— Я… Ох!
— Придурок! — буквально прошипела она. —
Думаешь, я забыла, как ты перекинул меня на балкон Фредди?
— Ну…
— Или не заметила, как ты обнюхивал надпись у меня на
стене? Или что ты не ешь ничего, кроме мяса?
— Сегодня вечером я ел хлеб.
— Или не потрудилась пройти за тобой полквартала и
посмотреть, как ты взбираешься на какой-то чертов дом?
Ее голос сломался на последнем слове, и я почувствовал
затопивший комнату запах ее злости. Этот голос даже Корнелиуса заставил сидеть
тихо.
— Мы с тобой договорились, Кэл, — ты не будешь
лгать мне.
— Я и не лгал, — твердо заявил я.
— Дерьмо, все это дерьмо! — закричала она. —
Ты носитель и до сегодняшнего вечера даже ни словом не упомянул об этом!
— Но…
— И что еще ты плел мне? «Мой друг спал с Морганой». Я
своими ушами слышала! Друг, жопа! Ты заразился от нее, верно?
Я вздохнул.
— Да. Но я никогда не лгал тебе, просто кое о чем
умалчивал.
— Послушай, Кэл, есть вещи, о которых, предполагается,
люди должны сообщать, даже если их не спрашивают. Одна из них — тот факт, что
ты заражен вампиризмом.
— Нет, Ласи. Это как раз тот факт, который я должен
скрывать всю оставшуюся жизнь. От всех.
Она помолчала. Мы сидели в темноте, уставившись друг на
друга.
— И когда же ты собирался рассказать мне? — в
конце концов спросила она.
— Никогда. Ты что, не въезжаешь? Быть зараженным этой
болезнью означает никогда не рассказывать об этом никому.
— Но что, если… — Она оборвала себя, покачала
головой и продолжила шепотом: — Что, если ты захочешь переспать с кем-то, Кэл?
Тогда ты должен рассказать ей.
— Я ни с кем не могу спать.
— Господи, Кэл, даже люди с ВИЧ имеют секс, просто
используют презерватив.
Чувствуя, как колотится сердце, я повторил суровую догму,
которую втолковывали нам на занятиях.
— Споры паразита жизнеспособны даже в слюне и
достаточно малы, чтобы проникать сквозь латекс. Любой вид секса для нас опасен,
Ласи.
— Но ты… — Ее голос сошел на нет.
— Другими словами, Ласи, это абсолютно исключено. Я не
могу даже поцеловать никого!
Я выкрикнул последнюю фразу, придя в ярость от необходимости
говорить такие вещи вслух, это делало их еще более реальными и неотвратимыми. Я
вспомнил свои жалкие фантазии в ресторане, свою надежду на то, что меня могут
принять за нормального человека, а нас вместе за парочку.
Она снова покачала головой.
— И тебе не приходило в голову, что это может оказаться
важно для меня?
Какое- то время этот вопрос звенел у меня голове, напомнив,
как прошлой ночью звук ее дыхания заполнял комнату.
— Важно для тебя?
— Да.
Она встала, подтащила к потолочному светильнику кресло,
забралась на него и ввернула на место лампочку. Вспыхнул свет, заставив меня
прищуриться.
— Что еще важно для тебя? Хочешь почитать мой дневник?
Порыться в моем шкафу? Я и так рассказал тебе практически все!
Ласи слезла с кресла и направилась к двери. Ее рюкзак уже
лежал там, полностью упакованный. Она собиралась уйти.
— «Практически все» явно оказалось недостаточно, Кэл.
Нужно было рассказать мне. Нужно было понять, что я захочу это узнать. —
Она положила на стол сложенный листок бумаги, подошла ко мне и поцеловала в
лоб. — Мне по-настоящему жаль, что ты болен, Кэл. Я буду у сестры.
Мысли метались, угодив в ловушку тех ночных кошмаров, когда
понимаешь, как важны будут следующие произнесенные тобой слова, но даже не
можешь открыть рот.
В конце концов вспышка воли прорвалась сквозь этот хаос.
— Почему? Почему тебе жаль, что я болен?
— Господи, Кэл! Потому что я думала, что у нас с тобой
что-то есть. То, как ты смотрел на меня. С самого первого раза, когда мы
встретились в лифте.
— Это потому, что… ты мне нравишься. — Горло
перехватило, глаза жгло, но нет, я не заплачу. — С этим я ничего не могу
поделать.
— Мог хотя бы сказать мне, а то складывается
впечатление, будто ты морочил мне голову.
Я открыл рот, собираясь возразить, но понял, что она права.
За исключением одного аспекта — больше всего я морочил голову самому себе. Не
признавал, как сильно она мне нравится, пытался забыться, не желая осознавать;
не может быть другого исхода, что, уличив меня в притворстве, она почувствует
себя разочарованной и преданной, а я буду беспомощно оправдываться. Однако я не
мог сообразить, как выразить все это, поэтому не сказал ничего. Ласи открыла
дверь и ушла.