Исабелла улыбнулась и наклонила голову.
— Спасибо, — прошептала она. — Пожалуйста, не
закрывайте плотно дверь. Только притворите ее.
— Спокойной ночи, — пожелал я, выключив свет и
оставив Исабеллу в темноте.
Позднее, раздеваясь у себя в спальне, я заметил темное пятно
на щеке, похожее на черную слезу. Я приблизился к зеркалу и стер его пальцем.
Это была запекшаяся кровь. И только тогда я почувствовал, что смертельно устал
и у меня ноет все тело.
10
На следующее утро, раньше, чем Исабелла проснулась, я стоял
у магазина бакалейных товаров, который ее семья держала на улице Миральерс.
Только рассвело, и решетка магазина была наполовину закрыта. Я протиснулся
внутрь и застал двух приказчиков, возводивших на прилавке башни из чайных
коробок и прочих экзотических товаров.
— Закрыто, — сообщил один из продавцов.
— Я не собираюсь ничего покупать. Мне нужно увидеть
хозяина.
Дожидаясь хозяина, я развлекался осмотром семейного
торгового предприятия неблагодарной наследницы Исабеллы, в своей бесконечной
наивности отрекавшейся от сладких плодов коммерции, чтобы вкусить горького
хлеба литературы. Магазин напоминал небольшую ярмарку чудес, привезенных из
разных уголков мира. Там продавались разнообразные сорта мармелада, сладостей и
чая. Кофе, специи и консервы. Фрукты и вяленое мясо. Шоколад и копчености. Это
был раблезианский рай для тугих кошельков. Дон Одон, отец небесного создания и
управляющий фирмой, вскоре явился собственной персоной, облаченный в голубой
халат, с лихо подкрученными усами. Почтенный торговец был весьма не в духе, и
выражение его лица внушало опасения, что беднягу вот-вот хватит удар. Я решил
взять быка за рога.
— Ваша дочь сказала, что под прилавком у вас припрятана
двустволка, из которой вы поклялись застрелить меня, — начал я и раскинул
руки на манер креста. — Вот он я.
— И кто вы такой, бесстыдник?
— Я тот бесстыдник, кто был вынужден приютить одну
девушку, поскольку бесхребетный отец не в состоянии держать ее в руках.
Гримаса гнева сползла с его лица, сменившись кривой
неуверенной улыбкой.
— Сеньор Мартин? Я вас не узнал… Как девочка?
Я вздохнул.
— Девочка здорова и невредима, спит у меня дома без
задних ног, но с незапятнанными честью и добродетелью.
Лавочник с облегчением перекрестился два раза подряд.
— Бог вас вознаградит.
— И вам того же. Тем не менее я намерен просить вас об
одолжении. Будьте любезны прийти и непременно забрать девушку в течение дня,
или я разобью вам лицо, и ваше ружье меня не испугает.
— Ружье? — пробормотал смущенный торговец.
Его супруга, миниатюрная женщина с беспокойными глазами,
подсматривала за нами, спрятавшись за шторой, отделявшей торговый зал от
подсобного помещения. Что-то подсказало мне, что стрельбы не предвидится.
Дон Одон тяжело задышал. Казалось, он готов лишиться чувств.
— Как бы я хотел этого, сеньор Мартин. Но девочка не
желает тут жить, — с горечью стал оправдываться он.
Поняв, что бакалейщик вовсе не был таким негодяем, каким его
расписала Исабелла, я устыдился своей резкости.
— Так вы ее не выгоняли из дома?
Глаза дона Одона стали как блюдца, и в них отразилась
скорбь. Его жена выступила вперед и взяла мужа за руку.
— Мы поссорились. Было сказано много, чего не следовало
бы говорить, с обеих сторон. Но дело в том, что у девочки дар и ей неймется,
характер у нее дай Боже… Она пригрозила уйти и сказала, что мы больше никогда
ее не увидим. Ее мать, святая душа, чуть не умерла от разрыва сердца. Я повысил
на нее голос и пообещал, что упрячу ее в монастырь.
— Верный способ убедить семнадцатилетнюю
девчонку, — вставил я.
— Это первое, что пришло мне в голову… — возразил
бакалейщик. — Каким образом я мог бы поместить ее в монастырь?
— Судя по тому, с чем столкнулся я, только призвав на
помощь полк жандармерии.
— Не знаю, что вам порассказала дочка, сеньор Мартин,
но не верьте этому. Мы люди простые, но никакие не чудовища. Ума не приложу,
как с ней справиться. Я не тот человек, кто хватается за ремень и вколачивает
науку с кровью. А моя супруга, которая перед вами, не обидит даже кошки.
Понятия не имею, откуда у девочки взялся такой характер. Наверное, все беды
из-за того, что она слишком много читала. А ведь нас предостерегали монахини.
Еще мой отец, царствие ему небесное, говорил: в день, когда женщинам разрешат
учиться читать и писать, мир покатится в пропасть.
— Великим мудрецом был ваш отец, однако это не решает
ни вашу проблему, ни мою.
— А что мы можем сделать? Исабелла не хочет жить с
нами, сеньор Мартин. Она заявляет, что мы тупицы, что мы ее не понимаем и хотим
похоронить в этой лавке… Как бы я хотел ее понять! Я работаю в магазине с семи
лет, от зари до зари, и единственное, что я понял, — это то, что мир наш
безобразен и не проявит снисхождения к молоденькой девушке, которая витает в
облаках, — рассуждал бакалейщик, прислонившись к бочке. — Больше
всего я боюсь, что, если я заставлю ее вернуться, она действительно убежит и
попадет в руки какому-нибудь проходимцу… Даже думать об этом не хочу.
— Это правда, — подтвердила его жена, говорившая с
очень легким итальянским акцентом. — Поверьте, дочка разбила нам сердце,
но так происходит не впервые. Она уродилась в мою мать, а у той был
неаполитанский характер…
— О, mamma, — протянул дон Одон, обреченный с
благоговением чтить память тещи.
— Когда она сказала, что поживет несколько дней в вашем
доме, помогая с работой, мы немного успокоились, — продолжала мать
Исабеллы. — Мы ведь знаем, что вы человек хороший, ну и дочка, по большому
счету, рядом с нами, всего в двух улицах отсюда. И мы думаем, вы сумеете
уговорить ее вернуться.
Мне стало любопытно, что им наговорила обо мне Исабелла,
чтобы убедить, что ваш покорный слуга ходит по воде.
— Как раз сегодня ночью, в двух шагах отсюда, избили до
полусмерти пару поденщиков, возвращавшихся домой. Вы только подумайте.
Искалечили, отделали железкой, как собак. Говорят, что один вряд ли выживет, а
второй останется парализованным до конца дней, — сообщила мать. — Что
за мир!
Дон Одон смущенно посмотрел на меня.
— Если я приведу ее назад, она снова убежит. И
неизвестно, повезет ли ей во второй раз так, как с вами. Мы понимаем, нехорошо,
когда девушка живет в доме холостого мужчины, но по крайней мере о вас нам
известно, что вы человек порядочный и как следует позаботитесь о ней.
Бакалейщик был готов расплакаться. Я бы предпочел, чтобы он
побежал за ружьем. Кстати, не исключалась возможность, что в любой момент у
меня на пороге объявится какой-нибудь неаполитанский родственник, готовый
постоять за честь девушки с мушкетом в руках. Porca miseria.
[38]