Неудачные мысли обычно приходят парами. Обнаружив в своем
жилище нечто вроде потайной темной комнаты, я отправился в книжную лавку
«Семпере и сыновья» с намерением пригласить букиниста отобедать в «Maison Doree»,
чтобы отметить это знаменательное событие. Семпере-отец читал коллекционное
издание «Рукописи, найденной в Сарагосе» Потоцкого и даже слышать ничего не
пожелал о ресторане.
— Если мне захочется полюбоваться на снобов и
разгильдяев, которые задирают нос и нахваливают друг друга, мне не нужно
платить деньги, Мартин.
— Не будьте букой. Я приглашаю.
Семпере отрицательно покачал головой. Его сын, слушавший
разговор с порога подсобки, неуверенно посмотрел на меня.
— А если я уведу вашего сына, что тогда? Вы перестанете
со мной разговаривать?
— Вам виднее, как лучше разбазаривать время и деньги. Я
же останусь дома и почитаю, ибо жизнь коротка.
Сын Семпере являл собой образец застенчивости и скромности.
Хотя мы познакомились в раннем детстве, с тех пор мне удалось поговорить с ним
с глазу на глаз дольше пяти минут всего три или четыре раза. Насколько я знал,
за ним не водилось каких-либо грешков или дурных привычек. Из надежного
источника мне стало известно, что среди девушек квартала он считался признанным
красавцем и завидным женихом. Многие барышни забегали под тем или иным
предлогом в магазин и останавливались у витрины, вздыхая. Но сын Семпере (если
он вообще их замечал) не предпринимал никаких шагов, чтобы извлечь дивиденды из
щедрых авансов в виде влюбленных взглядов и приоткрытых губ. Любой другой на
его месте сделал бы головокружительную карьеру повесы, заморочив голову десятой
части столицы. Любой, только не сын Семпере, порой производивший впечатление
настоящего блаженного.
— Если так пойдет дальше, парень останется
бобылем, — жаловался иногда Семпере.
— Вы не пробовали добавить ему в суп чего-нибудь вроде
острого перца, чтобы стимулировать приток крови к основным частям тела? —
вопрошал я.
— Вам смешно, мошенник, а я дожил почти до семидесяти,
так и не порадовавшись на внуков.
Нас встретил maitre, запомнившийся мне по последнему
посещению ресторана, однако он не сиял раболепной улыбкой, да и лицо не
выражало радости по поводу нашего появления. Когда я сообщил, что не заказывал
столик, он с пренебрежительной миной щелкнул пальцами, подзывая мальчишку,
препроводившего нас без лишних церемоний к столику, на мой взгляд, худшему в
зале — в темном и шумном углу неподалеку от дверей в кухню. В течение следующих
двадцати пяти минут никто к нам не подошел, даже чтобы предложить меню или
подать стакан воды. Служащие сновали туда и обратно, хлопая дверьми и полностью
игнорируя наше присутствие и попытки привлечь к себе внимание.
— Я подумал, может, нам не следовало сюда
приходить? — спросил наконец Семпере-младший. — Что до меня, то я с
удовольствием перекусил бы где угодно…
Не успел он закончить фразу, как я увидел их: Видаль с
супругой торжественно шествовали к столику. Чету сопровождал maitre и два официанта.
Свита рассыпалась в поздравлениях. Пара воссела за стол, и через несколько
мгновений началась церемония целования рук: посетители ресторана один за другим
подходили, чтобы пожелать счастья Видалю. Тот принимал доброхотов с дивной
любезностью и тотчас отделывался от них с завидным мастерством. Сын Семпере,
оценивший положение, с тревогой наблюдал за мной.
— Мартин, вы в порядке? Почему бы нам не уйти?
Я едва заметно кивнул. Мы встали и направились к двери,
обогнув зал вдоль стены, самой дальней от столика Видаля. Покидая ресторан, мы
прошли мимо maitre, который не потрудился даже взглянуть на нас. Приближаясь к
выходу, я видел в зеркале, висевшем над дверным проемом, как Видаль наклоняется
и целует Кристину в губы.
Как только мы очутились на улице, Семпере-младший удрученно
посмотрел на меня.
— Я очень сожалею, Мартин.
— Пустяки. Неудачный выбор. Вот и все. Об этом, если вы
не возражаете, вашему отцу…
— Ни слова, — заверил он.
— Спасибо.
— Не за что. А что вы скажете, если теперь я приглашу
вас в местечко попроще? На улице Кармен есть одна чудная таверна.
Аппетит у меня пропал, но я охотно согласился:
— Идемте.
В таверне, располагавшейся поблизости от библиотеки,
подавали домашнюю еду по умеренным ценам для жителей квартала. Я едва
притронулся к пище, хотя от нее исходил упоительный дух — намного аппетитнее,
чем пахло любое блюдо, когда-либо приготовленное в «Maison Doree» с момента
открытия. Тем не менее к десерту я один уговорил полторы бутылки красного вина,
и голова у меня пошла кругом.
— Семпере, скажите мне одну вещь. Что вы имеете против
улучшения человеческой породы? Почему же иначе мужчина, молодой и здоровый,
наделенный Создателем такой внешностью, как у вас, пренебрегает некими
потайными местечками?
Сын антиквара рассмеялся:
— А почему вы так решили?
Я дотронулся указательным пальцем до кончика носа и
подмигнул. Семпере вздохнул:
— Рискуя показаться вам лицемером, все же осмелюсь
сказать, что я жду.
— Чего? Когда машинка перестанет работать?
— Вы говорите совсем как мой отец.
— Умные люди мыслят и выражаются одинаково.
— По-моему, должно быть что-то еще, разве нет? —
сказал он.
— Что ж еще?
Семпере развел руками.
— Если бы я знал, — ответил он.
— А я думаю, вы знаете.
— Ну, видите, к чему меня это привело.
Я собирался снова наполнить свой бокал, но Семпере остановил
меня.
— Умеренность, — пробормотал он.
— И вы утверждаете, что вы не ханжа?
— Человек таков, каков он есть.
— Это лечится. Что, если нам с вами прямо сейчас
пуститься в загул?
Семпере посмотрел на меня с сочувствием.
— Мартин, мне кажется, вам лучше всего пойти домой и
поспать. Завтра наступит новый день.
— Вы ведь не скажете отцу, что я хватил лишку, правда?
Я шел домой с остановками, заруливая по пути в бары. Я
посетил штук семь, не меньше, и в каждом снимал пробу с имевшегося в наличии
ассортимента крепких напитков, пока под тем или иным предлогом меня не
выставляли на улицу. Тогда я преодолевал сотню-другую метров до следующего
порта, где бросал якорь. Я никогда серьезно не выпивал, поэтому к концу вечера
набрался до такой степени, что забыл даже, где живу. Я смутно помнил, как два
официанта с постоялого двора «Два мира» на Королевской площади, подхватив меня
под руки, сгрузили на скамью у фонтана, где я провалился в сон, вязкий и
тяжелый.