Я бы могла ему рассказать, что было тогда в Теннеси, когда
мунин Райны чуть не устроил бунт в стае Верна, затеяв игру в догонялки с
изнасилованием, а водить надо было мне. Но я промолчала. Вместо этого я сказала
ему:
— Если хочешь, чтобы от тебя была польза, встань в
сторонке и помолчи в тряпочку.
Он открыл рот для какой-то еще остроумной реплики, но Мерль
сказал:
— Калеб, сделай как она сказала.
Произнесено было негромко, очень спокойно, но этот тихий
голос подействовал на Калеба как заклинание.
— Конечно, Мерль. Как скажешь. — И он отошел
поближе к доктору Лилиан и Игорю.
Я повернулась к Мерлю:
— Благодарю.
Он только наклонил голову.
— Я так понимаю, что ты просишь меня подождать с
инъекцией, — сказала Лилиан.
— Да, — кивнула я.
Она повернулась и вышла сквозь раздвижную стеклянную дверь,
в темный дом. Все прочие остались стоять, глядя на меня. Даже Калеб, прислонясь
к перилам и скрестив руки на груди, готовился смотреть представление.
Я сбросила рубашку и скорее ощутила, чем увидела, реакцию
публики — как ветер по полю пшеницы, непроизвольную реакцию. Никогда я не
раздеваюсь на публике, кроме абсолютно необходимых случаев. Черный лифчик,
который был на мне, закрывал больше, чем типовой купальник, но показываться
посторонним в белье — что-то есть в этом такое, что заставляет стесняться
хорошо воспитанную девушку.
— Черные кружева! Какая прелесть, — прокомментировал
Калеб.
Я хотела ответить, но Мерль меня опередил:
— Калеб, заткнись. И не заставляй меня повторять еще
раз.
Калеб вжался в перила, обнял себя руками и надулся в
обиженной гримасе, от чего стал выглядеть еще моложе, чем был.
— Продолжай, — сказал Мерль. — Он тебе больше
не помешает.
Я посмотрела на него. Нехорошо, если он будет и дальше
вмешиваться. Это подрывает мой авторитет — да, но раз я не знаю, есть ли у меня
какая-нибудь власть над Калебом и соответствующий авторитет, то ничего
страшного. Однако меня это раздражало, и я не очень понимала, как реагировать.
— Я ценю твою помощь, но если нашим пардам предстоит
слиться, то Калеб должен научиться уважать меня, а не только тебя.
— Ты отказываешься от моей помощи?
— Сегодня главное — вылечить Грегори, но нам с Калебом
все равно придется научиться понимать друг друга.
— Ты и его собираешься подстрелить?
Я попыталась прочесть его мысли по глазам — и не смогла.
Непроницаемость с некоторой степенью враждебности.
— Ты думаешь, это надо будет?
Он едва заметно улыбнулся:
— Быть может.
Я тоже улыбнулась — чуть-чуть:
— Как раз этого мне и не хватало — еще одного
разгильдяя в парде.
Улыбка его исчезла, как стертая рукой.
— Мы не твои коты, Анита. Пока что.
— Как скажешь, — пожала плечами я.
— Мы не твои.
Глядя на его лицо, я заметила, как пробежало по нему
какое-то выражение. Будь свет луны поярче, я бы могла понять, что это.
— Почему тебя так беспокоит мысль, что я буду у власти?
— Меня она совершенно не беспокоит, — ответил он,
качнув головой.
— Так в чем же дело?
Он снова мотнул головой:
— Что меня действительно беспокоит — это как бы ты не
взяла власть и потом не потерпела неудачу — настоящую, тяжелую неудачу.
— Я приложу все усилия, Мерль. Больше этого никто не
может сделать.
— Я тебе верю, но я видал многих, кто прилагал все
усилия и ничего не добивался.
Я пожала плечами и не стала развивать тему.
— Пессимистом будешь в свое личное время, Мерль. А
сейчас нам нужна надежда, а не скепсис.
— Я его придержу при себе.
Подразумевалось, что если нельзя быть пессимистом, то
сказать ему нечего. Ладно, сойдет.
Я повернулась к Грегори, к взгляду вытаращенных от страха
глаз. Ласково я тронула его лицо, стараясь облегчить хоть немного этот страх,
но он едва заметно вздрогнул от моего прикосновения. Если тебя в жизни много
били, то тебе любая протянутая рука покажется занесенным кулаком.
— Все будет хорошо, Грегори, — сказала я.
Поскольку он меня не слышал, то, наверное, сказала себе самой. К Грегори это
никаким боком не относилось.
Я попыталась его представить себе как предмет вожделения — и
не смогла. Я водила руками по гладкой коже спины, я перебирала пряди желтых
кудрей, глядела в его прекрасные глаза, но ощущала только жалость. Желание
защитить, спасти, прикрыть. Он был обнажен, он сидел передо мной, он был
красив. Никаких недостатков в нем не было, да вот только я не привыкла думать о
нем в этом смысле. Если нужно превратить добродетель в обузу, попросите меня —
я умею.
Я повернулась к сидящему рядом Стивену.
— Жаль, но не получается. Он красив, но я хочу его
защитить, спасти, а не предаться с ним страсти. Инстинкты защиты — это не то,
что вызовет Райну.
— Ты же в лупанарии просто вызвала Райну. В чем же
здесь разница? — прозвучал голос Черри.
Я посмотрела на нее, голую, без малейшей неловкости стоящую
в вольной позе у перил. Рядом с ней стоял одетый Зейн и тоже не комплексовал.
— Я могу вызвать Райну, но не гарантирую, что она
поможет мне исцелить Грегори. Обычно исцеление сопровождается страстью, а без
нее не происходит.
— Вызови ее, — сказал Стивен. — Когда она
появится, может быть, произойдет и остальное.
— То есть вызвать ее мунина, и чтобы онапришла в
настроение, а не я?
Вид у него был очень мрачный, но он кивнул.
— Ты ведь знаешь, Стивен, какие у нее понятия о сексе.
— Поверь мне, — ответил он.
Странно, но я поверила. Он не был доминантом, на самом деле
он часто бывал жертвой, но если Стивен сказал, что он что-то сделает, он
сделает это — почти любой ценой. Отчаянное упорство есть в этом парне, сколько
раз ни сшибай его с ног.
— Я вызову мунина.
— И сделай так, чтобы Райна видела Грегори так, как
должна его увидеть.
Мы переглянулись — это был момент почти совершенного
понимания. Стивен готов на все, чтобы спасти брата, и я сделаю... почти все,
чтобы ему в этом помочь.
Глава 30
Я присела на корточки перед Грегори и открыла себя для
мунина, сняла барьер, не подпускавший Райну, и она пролилась через меня, как
заполняет трубу горячая вода, вверх, вверх, на волне жгучего желания, которое
она не удовлетворила в лупанарии. Трепет страха охватил меня. Я знала, что это
плохой признак, но не стала с ней бороться. Я впустила ее, дала себя заполнить,
дала засмеяться журчащим смехом через мое горло.