Я колеблюсь, потом слушаю, как произношу вслух эти слова:
— Ник мне изменил.
Именно в этот миг моя новая реальность резко обретает очертания. Реальность того, что Ник является, и всегда будет, одним из этих мужчин. И по его милости я стала одной из тех женщин. Изменник и жертва. Вот кто мы теперь.
— Тесса! Боже мой... Ты уверена? — спрашивает она.
Я пытаюсь ответить, но не могу говорить – наконец прорываются сдерживаемые слезы.
— Ты уверена? — повторяет Кейт.
— Да, — рыдаю я, прижимая к груди коробку «Клинекса», — он сказал, что сделал это... Да.
— О, Тесса... Черт, — шепчет она. — Я так тебе сочувствую, милая. Так сочувствую.
Она, как никогда долго, слушает мой плач, бормоча слова поддержки, понося Ника, и, наконец, спрашивает меня, не хочу ли я поделиться подробностями.
— Я понимаю, если нет... Если ты не готова...
— Особо нечего и рассказывать, — с трудом выговариваю я. — Сегодня вечером он приехал домой. Сказал, что гулял с ней в Коммоне.
— С ней? — мягко нажимает Кейт.
— С той, кого мы подозревали. С кем видела его Роми.
Я не в состоянии произнести ее имя, клянусь никогда больше не произносить ее имени. Внезапно я понимаю те чувства, которые испытывала моя мать все эти годы.
— И он просто сказал тебе... что у него роман?
— Он не назвал это так. Не знаю, как это можно назвать... Он сказал, это случилось только один раз. Они занимались сексом, — говорю я, и это слово ножом поворачивается в моем сердце, слезы по-прежнему льются ручьем. — Он сказал, что покончил с этим сегодня. И это его версия. Как будто его слово чего-то стоит.
— Ясно. Ясно!
Она перебивает меня со смущающим оптимизмом.
— Ясно — что?
— Значит, он не... уходит?
— О, он ушел, — с издевкой говорю я, злость выходит на поверхность, временно остановив мои слезы. — Он ушел. Я велела ему убираться.
— Но я хочу сказать, он не бросает тебя. Он не хочет... быть с ней.
— Ну, ясное дело, он хочет быть с ней. Очень-преочень хочет.
— Один раз, — говорит Кейт. — И теперь он сожалеет. Раскаивается в этом. Правильно?
— Кейт, ты пытаешься убедить меня в пустяковости всего этого?
— Нет. Ничего подобного... Просто я вижу нечто обнадеживающее в том, что он признался. А не оказался пойманным...
— Да какая разница? Он это сделал. Он это сделал! Он трахнул другую женщину! — впадаю я в истерику.
Должно быть, Кейт тоже это слышит, потому что говорит:
— Знаю. Знаю, Тесс... Я не преуменьшаю этого, совсем... Но он хотя бы признался тебе. И по крайней мере закончил свои с ней отношения.
— Это он так сказал. Он может заниматься этим сейчас. В эту самую секунду, — говорю я, и в голове у меня возникают тошнотворные картины. Я рисую себе блондинку, потом брюнетку, потом рыжую. Я воображаю большие полные груди, потом маленькие, торчащие, затем идеальные, нечто среднее между теми и другими. Я не желаю знать, как она выглядит, и в то же время отчаянно этого хочу. Я хочу, чтобы она была похожа на меня; я не хочу, чтобы она на меня походила. Я уже не знаю, чего хочу, я не знаю даже мужчину, за которого вышла замуж.
— Он не с ней, — заявляет Кейт. — Даже не думай.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я, желая, чтобы подруга подбодрила меня, несмотря на сильное сопротивление ее позитивному настрою.
— Потому что он сожалеет. Потому что он любит тебя, Тесса.
— Чепуха, — говорю я и сморкаюсь. — Он любит себя. Он любит эту проклятую больницу. Он любит своих пациентов и, как видно, их матерей.
Кейт вздыхает, шум на заднем плане вдруг исчезает, как будто она ушла с улицы или села в такси. Затем она спрашивает:
— Что ты собираешь делать?
На несколько секунд ее вопрос придает мне сил, так же как мой приказ Нику убираться. Но это чувство быстро исчезает, трансформируясь в страх.
— Ты имеешь в виду, бросаю ли его я?
Это вопрос на миллион долларов, до сего момента чисто теоретический.
— Да, — мягко отвечает Кейт.
— Не знаю, — говорю я, неожиданно понимая, что, вероятно, у меня может быть выбор. Я могу принять Ника назад и жить фальшивой жизнью. А могу сделать то, о чем всегда говорила, — бросить его. В моей власти, посадив перед собой детей, сообщить им новость, от которой изменятся их лица и детство и которая наложит свой отпечаток на все основные, важные события их взрослой жизни: окончание колледжа, свадьбы, рождение детей. Я представляю, как мы с Ником стоим порознь, сами по себе или с какими-то новыми персонажами, в любом случае расстояние между нами создает невыносимое напряжение в то время, когда нужно только радоваться.
— Не знаю, — повторяю я, осознавая со злостью, гневом, паникой и страхом, что благоприятного выхода нет и возможность для «долгой и счастливой жизни» отсутствует.
В последующие несколько дней каждый час и буквально каждая минута становятся пыткой, отмеченной спектром эмоций всех оттенков от унылого до еще более унылого. Я стыжусь случившегося со мной, чувствую себя униженной неверностью Ника, даже когда одна смотрюсь в зеркало. Я в бешенстве, когда он звонит (шесть раз), пишет по электронной почте (три раза) и бросает письма в почтовый ящик (дважды). Но я в ярости и в глубоком отчаянии, когда он этого не делает. Я тщательно обдумываю его молчание, воображая их вместе, во мне клокочет ревность и неуверенность. Я пристально изучаю его слова, его извинения, его заявления о любви ко мне и к нашей семей, его мольбы о втором шансе.
Но благодаря Кейт я остаюсь бдительной и сильной и не вступаю с ним в контакт — ни единого раза. Даже в минуты слабости, поздно вечером, когда его сообщения нежны и печальны, а мое сердце болит от одиночества. Я наказываю его, поворачивая нож с каждым оставленным без ответа посланием. И таким образом я изо всех сил стараюсь доказать себе, что могу выжить без него. Я готовлюсь разъяснить ему произнесенные мною слова, что между нами все кончено и у него больше нет места ни в моем доме, ни в моем сердце. А в дальнейшем он будет отцом моих детей, только и всего.
К этому моменту мое первое общение с ним происходит за два дня до Рождества, это электронное письмо с точными инструкциями относительно детей и визита, который я разрешаю ему в канун Рождества. Мне невыносимо, что приходится позволять ему это, и я вообще вынуждена вступать с ним контакт, причина не важна, но я понимаю, что у него есть право увидеть детей и, главное, у детей есть право видеть его. Я сообщаю ему, что он может прийти в три часа, и впустит его Кэролайн. Я плачу ей за четыре часа, но он волен отпустить ее с условием вернуться к семи часам, то есть к моему приходу. Видеть его я не хочу. Я пишу, чтобы он покормил детей, искупал и одел в рождественские пижамы, а я уложу их спать. Пусть он возьмет любые вещи, которые нужны ему на следующие несколько недель, а мы запланируем для него выходные в январе, когда он приедет за остальными вещами. Я — сама деловитость. Ледяная холодность. Я перечитываю, исправляю ошибки, отправляю. Не проходит и нескольких секунд, как появляется его ответ: