Сандаловое дерево - читать онлайн книгу. Автор: Элль Ньюмарк cтр.№ 72

— Нет.

Пусть Мартин допустил, чтобы один-единственный миг сломал всю его будущую жизнь, пусть я повторила его ошибку, но если уж мне и суждено потерять мужа, то не без борьбы. Пусть мы не можем просто поговорить, пусть слова бессильны, но я ведь могу показать, что все еще люблю его. Надо устроить что-то такое, что станет для него шоком, что вырвет его из темного уголка.

В тот день я оставила Билли с Рашми — она теперь не спускала с него глаз — и поехала на базар Лаккар. Фотоаппарат я больше с собой не брала — Индия просто не помещалась в мой видоискатель, — но зато начала вести дневник. Сойдя с тонги, я направилась к палатке мастерицы хны, откинула полог и вошла в полутемное, насыщенное ароматами помещение, сердце мое так и выскакивало из груди. Мастерица, женщина в сари цвета маракуйи, сложила перед собой руки и поклонилась:

— Намасте, мемсаиб.

— Намасте, — ответила я и отчаянно проговорила: — Мне бы хотелось сделать роспись.

Она оглядела меня с головы до пят:

— На руках или ногах?

— Здесь. — Я положила руки на живот и груди.

Секунду-другую она смотрела на меня непонимающе, потом улыбнулась:

— Конечно, мемсаиб.

Я разделась до трусиков и легла на белую простыню, расстеленную прямо на земле. Другой простыней она накрыла меня, после чего исчезла за занавеской.

Пока мастерица смешивала порошки и краски, я прислушивалась к базарному гулу, думая о том, что лишь тонкое полотно отделяет меня, почти голую, от сотен людей, спешащих по своим делам, разговаривающих, смеющихся, покупающих и продающих. Чувство было в диковинку, как и татуировка на теле, но я знала, что так нужно. Мартин не сможет притвориться, будто ничего не замечает. Мне вспомнились строчки из Руми:

Ты не можешь напиться темной влагой земли?

Но разве можешь ты пить из другого фонтана?

Мастерица принесла закопченный горшочек с густой красной кашицей, отливающей металлическим блеском. Я лежала неподвижно, ощущая легкие, щекочущие прикосновения тонкой кисточки, украшавшей меня лозами и цветами. Тело мое постепенно превращалось в буйные джунгли, расцветавшие по грудям, сплетавшиеся у пупка, раскидывавшиеся на животе и слагавшие повесть об узах, что связывают, и о том, как трудно бывает обнаружить, где что начинается и где заканчивается.

Татуировщица велела не двигаться два часа, пока не высохнет краска. Я лежала на земле и слушала, как бьется сердце в ямочке у основания шеи. И в какой-то момент пришла уверенность, что все у нас будет хорошо, что я делаю это для него — показываю, что могу простить и, в общем-то, уже простила.

Вечером я ждала Мартина в постели. Когда он устроился рядом, я потянулась к нему:

— С этим надо заканчивать.

Он замер.

— Я прощаю тебя. И по-прежнему люблю.

— Но я не могу простить себя.

— Я помогу. — Я спустила с плеч ночную сорочку. — Посмотри.

Он хрипнул, как будто задохнулся.

— Эви, что ты сотворила?

Я взяла его руки и положила себе на грудь и живот.

— Это мы. Мы все связаны, переплетены. И так будет всегда.

— Господи. — У него даже голос сел.

— Прикоснись ко мне.

Он приложил палец к ямочке у меня под горлом и держал так, рассматривая рисунок. Потом убрал руку:

— Прикройся.

— Что?

Он натянул сорочку мне на плечи, мягко оттолкнул, и отчаяние, острое, как сломанная кость, исторгло из меня приглушенный стон.

— Извини. Не могу. — Мартин торопливо поднялся, нечаянно сбросив с изголовья кровати гирлянду из ноготков, и в спешке, натягивая штаны, наступил на цветы.

На следующее утро я обнаружила его на диване. Он лежал, уставившись в потолок.

— Мне был чудесный сон.

Я чуть не вспыхнула от злости — какое счастье!

— Я рада, — буркнула я и отвернулась, но он ухватил меня за подол сорочки. Я остановилась — спиной к нему.

— Эви, пожалуйста…

Я оглянулась через плечо — лицо открытое, как у ждущего ответов ребенка.

— Всего не помню, но был свет, так много света. Я играл на пианино и чувствовал… да, это банально, но… на меня снизошло блаженство.

— Блаженство… — Я не забыла ни лежащей на полу в спальне растоптанной гирлянды, ни острого чувства унижения, ни еще свежей, пламенеющей на моей бледной коже росписи. С ней мне жить еще долго. — Рада за тебя. — Я вырвала сорочку и отправилась в кухню готовить кофе.

Рашми принесла долговые записки от мясника и из магазина привозных товаров и озабоченно наблюдала за мной, пока я убирала их в жестянку из-под чая.

— Не беспокойтесь, мадам. Я сделала пуджу Лакшми, богине богатства. — Она кивнула мне с таким видом, словно поделилась некой секретной информацией, а затем крикнула: — Идем, бета!

В тот день мной овладела неодолимая тяга к чистоте. Я достала из корзины грязную одежду, налила горячую воду в ванну и засыпала стиральный порошок. Потом убрала назад волосы, перевязала их косынкой, как какая-нибудь служанка-рабыня, встала на холодные кафельные плиты и склонилась над стиральной доской. Стирка — дело тяжелое, и в ванной от горячего пара было жарко и душно, как в джунглях. Я потела и терла, сбивая в кровь костяшки пальцев. Вот тебе! За то, что меня отверг муж. На, еще! За Билли и Спайка. Получи! За все эти вонючие войны. Я трепала его рубашки, колотила его штаны, колошматила свои блузки и лупила детские пижамы.

— Арей Рам! — Рашми застыла в дверях, прижав ладошки к щекам.

— Все в порядке. — Я утерла рукавом лицо.

— Нееет! — Она метнулась ко мне и упала на колени: — У мадам кровь!

Я и впрямь перестаралась, со стертых суставов свисали лоскутки кожи, и мыльная вода порозовела от крови. На зажатой в кулаке блузке темнели красные пятна.

Рашми вырвала ее у меня, а когда я, подгоняемая воинственным пылом, схватила другую, решительно взяла за руки и внимательно посмотрела мне в лицо:

— Билли о’кей. Сто процентов.

— Знаю. — Я бессильно улыбнулась, и Рашми обняла меня. Она так и не поняла, в чем дело, но это было неважно. Я опустила голову ей на плечо.

Потом, когда я перевязала стертые пальцы, мы вынесли корзину с бельем во двор и развесили на веревке и кустах сушиться. Свежевыстиранное белье приятно пахло карболовым мылом. Я встряхнула желтую рубашку Билли, и она захлопала на веревке, как молитвенный флажок. Билли сидел на ступеньках и смотрел куда-то вдаль.

И я, и Рашми, мы обе знали, что он совсем не на сто процентов о’кей. Оставшись без Спайка, он слонялся бесцельно по дому, и от его тихих шагов у меня разрывалось сердце. Когда мы пытались втянуть его в какую-нибудь игру, он играл. Когда я говорила, что ему надо поесть, он ел. Вечером, перед сном, он молча шел в ванную, а потом отправлялся в постель. Я строила крепости из кубиков — он молча наблюдал. Я читала басни Эзопа — он терпеливо слушал. Я возила его по участку в машинке — он ложился на подушку и засыпал. Мой сын стал маленьким Ганди, побеждавшим меня своим несопротивлением, и если Британская империя не сумела одолеть такого противника, то что могла сделать я?