Песнь о Трое - читать онлайн книгу. Автор: Колин Маккалоу cтр.№ 42

— Ерунда, Диомед, — мягко возразил я. — Что мой ум сможет сделать за десять дней?

— Десять дней? — Он усмехнулся. — Клянусь Великой матерью, скорее уж десять лет! Это настоящая война, а не охота.

Он поставил пустой кубок на пол.

— Но не о войне я пришел говорить. Я пришел просить твоей помощи.

— Моей помощи? Ты искусный воин, Диомед, а не я!

— Нет-нет, это не имеет никакого отношения к полям битвы! Я пройду по ним с закрытыми глазами. Мне нужна твоя помощь в другом, Одиссей. Я хочу наблюдать за твоими действиями. Хочу понять, как ты смиряешь свой нрав.

Он наклонился вперед:

— Понимаешь, мне нужен человек, который следил бы за моим проклятым норовом и учил бы меня держать своего демона взаперти, вместо того чтобы позволять ему расхаживать на свободе в ущерб самому себе. Мне кажется, если я стану больше наблюдать за тобой, немного твоего хладнокровия перейдет ко мне.

Его простодушие меня растрогало.

— Тогда считай мой шатер своим, Диомед. Веди свои корабли рядом с моими, ставь свои войска рядом с моими в битве, будь со мной, куда бы я ни отправился. Каждому человеку нужен добрый друг, снисходительный к его слабостям. Это единственное лекарство от одиночества и тоски по дому.

Он протянул руку через яркие языки пламени, словно не замечая, что они лижут ему запястье. Мои пальцы обхватили его предплечье; так мы скрепили нашу дружбу, разделив одиночество друг друга и скрасив его тоску.

К концу ночи мы, должно быть, уснули, ибо я проснулся уже на рассвете под нарастающий вой ветра, поющего в корабельных вантах, обдувающего носы кораблей с громкими, ужасными воплями. По другую сторону почерневшего, выгоревшего очага с болезненным стоном заворочался Диомед.

— Сегодня утром моим костям еще хуже, — заявил он, сев на ложе.

— И есть отчего. Снаружи шторм.

Он осторожно поднялся на ноги и направился к занавешенному входу в шатер, выглянул из него и вернулся на свое ложе.

— Это отец всех штормов, которые приходят с севера. Ветер все еще дует с той стороны, и я чувствую дыхание снега. Сегодня отплытия не будет, иначе всех нас снесет к Египту.

Раб вкатил треножник с горящим огнем, прибрал ложа и принес нам горячей воды, чтобы мы могли умыться.

Торопиться нужды не было — Агамемнон будет настолько разгневан, что не сможет созвать совет раньше полудня. Рабыня принесла дымящиеся медовые лепешки и ячменный хлеб, кусок овечьего сыра и вино с пряностями, чтобы закончить трапезу. Завтрак удался, особенно потому, что мне было с кем его разделить; мы проводили время, грея над огнем руки, пока Диомед не ушел в свой шатер, чтобы переодеться к совету. Я надел кожаную набедренную повязку с эксомидой, зашнуровал высокие наголенники и набросил на плечи отороченный мехом гиматий.

Лицо у Агамемнона было таким же мрачным и штормовым, как и небо у нас над головами, оно застыло от ярости и досады: рухнули все надежды, связанные с его драгоценным флотом. К тому же его не покидало чувство, что он станет всеобщим посмешищем, ведь его грандиозное предприятие застопорилось, не успев толком начаться.

— Я позвал Калханта сделать предсказание! — рявкнул он.

Вздохнув и поплотнее запахнув гиматий, мы вышли наружу в жестокие объятия шторма. Жертва, связанная по всем четырем ногам, лежала на мраморном алтаре под платаном. И Калхант был одет в пурпур! В пурпур? Да что же случилось в Авлиде до моего приезда? Агамемнон, наверно, очень высокого мнения о нем, раз позволил ему носить пурпур.

В ожидании начала церемонии я подумал, что такое совпадение слишком подозрительно: две луны отличной погоды, а потом, в тот самый день, когда мы должны были отплыть, все стихии этому воспротивились. Большинство из царей предпочли вернуться в свои шатры, а не страдать от леденящего ветра и мокрого снега, чтобы узнать, какое будет дано предсказание. Поддержать Агамемнона остались только те, кто превосходил других годами или властью: я, Нестор, Диомед, Менелай, Паламед, Филоктет и Идоменей.

Я еще никогда не видел Калханта за работой и должен признать, он был мастером своего дела. Руками, дрожащими настолько, что им едва удалось поднять украшенный драгоценными камнями нож, с восково-бледным лицом, он рывком перерезал жертве горло, чуть не опрокинув огромную золотую чашу, когда подставлял ее, чтобы собрать кровь; когда он алым потоком вылил ее на холодный мрамор, показалось, будто тот задымился. Потом он рассек живот жертвы и принялся изучать бесконечные извивы внутренностей, как этому учили жрецов в Малой Азии. Его движения были быстрыми и беспорядочными, а дыхание таким хриплым, что его звук доносился до меня всякий раз, как на мгновение стихал ветер.

Он обернулся к нам без предупреждения:

— Выслушайте слово бога, о цари Эллады! Я прочел волю Зевса Вседержителя! Он отвернулся от вас, он отказывается благословить ваше начинание! Его мотивы затуманены гневом, но это Артемида, которая сидит у него на коленях, молит о непреклонности! Больше я ничего не вижу, я не могу совладать с его яростью!

Я подумал, что примерно этого и ожидал, хотя упоминание об Артемиде было ловким ходом. Однако надо отдать ему должное, Калхант действительно выглядел так, словно его преследовали дочери Коры, будто в мановение ока он лишился всего, кроме жизни. Его глаза были полны истинной муки. Я снова засомневался в нем, ибо он явно верил в то, что сказал, даже если все это и было отрепетировано заранее. Меня интересует любой человек, наделенный силой влиять на других, но еще ни один жрец не интересовал меня так, как Калхант.

«Нет, — подумал я, — ты еще не окончил свое представление. Нас ждет продолжение».

Стоявший у подножия алтаря Калхант резко повернулся и широко раскинул руки — огромные рукава промокли от насыщенного снегом ветра, голова запрокинута, — и по его позе стало понятно: он смотрит на платан. Я последовал за его взглядом на пока еще голые ветви — похожие на червей почки еще не раскрылись. Между ветвями примостилось гнездо, в котором сидела птица, высиживавшая яйца. Обычная коричневая птица, ничем не примечательная.

По ветке ползла алтарная змея с хищным выражением в холодных черных глазах. Калхант свел руки, по-прежнему поднятые кверху, указывая на гнездо; мы смотрели, затаив дыхание. Огромная змея открыла пасть, схватила птицу и стала ее заглатывать, пока птица не превратилась в барахтающийся ком. Потом, одно за другим, змея поглотила яйца: шесть, семь, восемь, девять, — считал я. Она сожрала мать и все девять ее яиц.

Покончив с трапезой, змея замерла, обернувшись вокруг тонкой ветки, словно высеченная из камня. Ее глаза были прикованы к жрецу; она смотрела без выражения, не моргая, как это свойственно рептилиям.

Калхант согнулся, словно какой-то бог вогнал невидимый кол прямо ему в живот, и тихо застонал. Потом он заговорил снова:

— Слушайте меня, о цари Эллады! Вы видели послание Аполлона! Он говорит тогда, когда Вседержитель не желает общаться со смертными! Священная змея проглотила птицу с девятью нерожденными птенцами. Сама птица — это год грядущий. Девять ее нерожденных птенцов — это девять еще не рожденных Великой матерью лет. Змея — это Эллада! Птица с птенцами — это годы, которые понадобятся, чтобы завоевать Трою! Десять лет, чтобы завоевать Трою! Десять лет!