Но он не пошел. Он посмотрел на Брута, потом об-ратил свои
испуганные, вопрошающие глаза ко мне. И куда делись его угрозы насчет того, что
мы все от-правимся в Южную Каролину за бесплатной кормежкой!
– Пожалуйста, – прошептал он хрипло и сквозь сле-зы, –
только не сажай меня к нему, Пол.
И тогда я по-нял, почему он так запаниковал, почему так
яростно со-противлялся. Он думал, что мы собираемся подсадить его в камеру к
Буйному Биллу Уортону и что наказанием за сухую губку станет анальный секс в
сухую с заклю-ченным психопатом. Но вместо сочувствия я ощутил лишь отвращение
к Перси и еще больше утвердился в своем решении. В конце концов, он судил нас
по себе: что бы сделал он, окажись на нашем месте.
– Нет, не к Уортону, Перси, – успокоил я. – В смирительную
комнату. Ты посидишь там часика три-четыре один в темноте и подумаешь о том,
что ты сделал с Дэлом. Наверное, тебе уже поздно учиться тому, как люди должны
вести себя, во всяком случае так думает Брут, но я – оптимист. А теперь, иди.
И он пошел, бормоча себе под нос, что мы об этом пожалеем,
очень пожалеем, как пить дать, но в целом, казалось, он успокоился и
расслабился.
Когда мы препроводили его в коридор. Дин посмотрел на нас с
таким искренним удивлением и наивностью, что я рассмеялся бы, не будь дело
таким серьезным. Лучшую игру я видел только в грандревю.
– Слушайте, вам не кажется, что шутка зашла слишком далеко?
– спросил Дин.
– А ты заткнись, тебе же на пользу, – прорычал Брут. Эти
фразы мы придумали за обедом, и для меня они так и прозвучали, как часть
сценария, но если Перси был достаточно испуган и растерян, то они могли бы дать
работу Дину Стэнтону, если придется туго. Сам я так не думал, но все бывает.
Каждый раз, когда я сомневался, я вспоминал о Джоне Коффи и о мышонке Делакруа.
Мы прогнали Перси вдоль Зеленой Мили, он спотыкался и
выкрикивал, чтобы мы шли помедленнее, а то он упадет лицом прямо на пол. Уортон
лежал на своей койке, но мы гнали Перси слишком быстро, чтобы я успел заметить,
спит он или нет. Джон Коффи стоял у двери камеры и смотрел.
– Ты – плохой человек, и ты заслужил эту темную комнату, –
произнес он, но, по-моему, Перси его не услышал.
Когда мы вошли в смирительную комнату, щеки Перси были
пунцовые и по ним текли слезы, глаза вращались в орбитах, волосы сбились на
лоб. Харри одной рукой вытащил пистолет Перси, а другой – его драгоценную
дубинку.
– Получишь обратно, не беспокойся, – сказал Харри. Он был
слегка смущен.
– Жаль, я не смогу сказать это о твоей работе, – огрызнулся
Перси. – О работе для вас всех. Вам это так не сойдет! Не сойдет!
Он явно готов был продолжать орать, но у нас не оставалось
времени слушать его проповеди. В моем кармане лежал рулон липкой ленты – предка
нынешней клейкой ленты. Перси увидел и стал уклоняться. Брут схватил его сзади
и держал, пока я не заклеил лентой ему рот, закрепив для надежности концы почти
на затылке. Ну, потеряет он клок волос, когда будут отдирать ленту, а еще губы
серьезно потрескаются, но мне было уже все равно. Мне уже хватило Перси Уэтмора
по горло.
Мы отошли от него. Он стоял посредине комнаты, под забранной
в металлическую сетку лампочкой, в смирительной рубашке, дыша воспаленными ноздрями
и издавая сдавленные, мычащие звуки из-под пленки. Во всяком случае он был
очень похож на тех заключенных, которых мы держали в этой комнате.
– Чем тише ты станешь вести себя, тем скорее выйдешь отсюда,
– наставлял его я. – Постарайся это запомнить, Перси.
– А если будет одиноко, вспомни об Олив Ойл, – посоветовал
Харри. – Оп-оп-оп-оп.
Потом мы вышли. Я закрыл дверь, а Брут защелкнул оба замка.
Дин стоял чуть выше на Миле, около камеры Коффи. Он уже вставил ключ в верхний
замок. Мы четверо молча переглянулись. Слова были не нужны. Колесо завертелось,
и нам оставалось лишь надеяться на то, что все пройдет, как мы задумывали, не
перескакивая зубцов на шестеренках.
– Ты все еще хочешь проехаться, Джон? – спросил Брут.
– Да, сэр, – ответил Коффи. – Думаю, да.
– Хорошо. – Дин открыл первый замок, вынул ключ и вставил
его во второй замок.
– Нам надо тебя заковывать цепью, Джон? – спросил я.
Коффи, кажется, задумался.
– Можно, если хотите, – проговорил он наконец. – Но не
нужно.
Я кивнул Бруту, отодвинувшему дверь камеры, потом повернулся
к Харри, который почти направил на него пистолет Перси сорок пятого калибра,
когда Коффи выходил из камеры.
– Отдай это Дину, – сказал я.
Харри встрепенулся, словно очнувшись от дремы, увидел
пистолет и дубинку Перси в своих руках и передал их Дину. А Коффи тем временем
оказался в коридоре и своим голым черепом чуть не задел лампочки на потолке.
Когда он стоял, сложив руки перед собой и опустив плечи, я опять подумал, что
он похож на огромного пойманного медведя.
– Запри игрушки Перси в ящике стола дежурного, пока мы не
вернемся, – приказал я.
– Если вернемся, – добавил Харри.
– Хорошо, – сказал мне Дин, не обращая внимания на Харри.
– А если кто-нибудь придет, вообще-то никто не должен, но
если вдруг, то что ты скажешь?
– Что Коффи разволновался к полуночи. – Дин был похож на
студента, отвечающего на экзамене. – Что нам пришлось запихать его в
смирительную рубашку и поместить в смирительную комнату. Если возникнет шум, то
тот, кто услышит, подумает, будто это он. – Дин кивнул в сторону Джона Коффи.
– А где мы? – допытывался Брут.
– Пол в администрации, работает с делом Дэла и свидетелями,
– ответил Дин. – Это сейчас особенно важно, потому что казнь прошла так ужасно.
Он сказал, что скорее всего пробудет там остаток смены. Брутус, Харри и Перси в
прачечной, стирают одежду.
Да, вот так обычно и говорили. В прачечной, в комнате
снабжения по ночам иногда играли в очко, покер или преферанс. Что бы ни было,
но охранники, участвовавшие в этом, говорили, что стирают свою одежду. На этих
сборищах иногда пили самогон, а вахту несли по очереди.
Так было, наверное, во все времена и во всех тюрьмах. Когда
все время проводишь в заботах о грязных людишках, сам поневоле запачкаешься. Во
всяком случае, нас вряд ли стали бы проверять. К «стирке одежды» в Холодной
Горе относились с большим уважением.
– Именно так, – сказал я, поворачивая Коффи вокруг и
подталкивая вперед. – А если все сорвется, Дин, то ты ничего не знаешь.
– Легко сказать, но...