Рассказ мой длился недолго. Когда я закончил, они сидели и
задумчиво жевали бутерброды. Потом Дин сказал:
– У него изо рта вылетели черные штучки. Как мошки.
– Да, это так, – согласился Харри. – Сначала они были
черными, а потом побелели и исчезли. – Он посмотрел вокруг, размышляя. – Я
почти совсем об этом забыл, пока ты не рассказал, Пол. Правда, смешно?
– Ничего смешного или странного, – сказал Брут. – По-моему,
люди всегда забывают то, что им непонятно.
Зачем помнить то, что не имеет смысла? Пол, а с тобой как?
Были тогда мошки, когда он вылечил тебя?
– Да. Я думаю, это была болезнь... боль... то, что болит. Он
втянул ее в себя, а потом выпустил снова наружу.
– Где она умерла, – добавил Харри. Я пожал плечами. Я не
знал, умерла она или нет, и вообще, какое это имело значение.
– Он, что, высосал боль из тебя? – спросил Брут. – Тогда с
мышью он словно высосал из нее боль или, я не знаю, смерть.
– Нет, он только дотронулся до меня. И я это почувствовал.
Словно удар тока, только без боли. Но я не умирал, мне просто было больно.
Брут кивнул.
– Прикосновение и дыхание. Прямо как у этих из леса, что
поют молитвы,
– Молитва «Отче наш, сущий на Небесах», – ска-зал я,
– Я вообще не знаю, причем тут Бог, – сказал Брут, – но,
по-моему, этот Джон Коффи – очень сильный мужик.
– Да, – согласился Дин. – Если ты говоришь, что все это
случилось, я могу поверить. Бог творит свои таинства, и неисповедимы его пути.
Но при чем тут мы?
Да, вот это был вопрос вопросов. Я набрал побольше воздуха в
легкие и рассказал, что хочу предпринять. Они слушали, раскрыв рот от
удивления. Даже Брут, который так любил эти рассказы из журналов про зеленых
человечков из космоса, и тот был изумлен. Когда я закончил свой рассказ, все
молчали, и никто уже не жевал бутерброды.
Наконец Брутус Ховелл сказал мягко и рассудительно:
– Если нас поймают, Пол, мы потеряем работу, и счастье, если
отделаемся только этим. Скорее всего, мы окажемся в числе обитателей блока
"А" и будем шить сумочки и ходить в душ парами.
– Да, вполне возможно.
– Я, в общем, представляю, что ты чувствуешь, – продолжал
Брутус. – Ты знаешь Мурса лучше нас всех, он не только твой босс, но и твой
друг, и я знаю, что ты переживаешь за его жену...
– Это самая прекрасная женщина на свете, – сказал я. – И она
для него – все.
– Но мы ее не так хорошо знаем, как ты или Дженис, –
произнес Брут. – Правда, Пол?
– Если бы вы ее знали, вы бы тоже ее любили. По крайней
мере, если бы вы с ней познакомились до того, как болезнь взяла ее в клещи. Она
так много делала для общества, была хорошим другом и очень религиозной. А кроме
всего этого, она очень веселая, была, по крайней мере. Она могла такое сказать,
что вы хохотали бы до слез. Но совсем не по этим причинам я хочу помочь спасти
ее. Нет, то, что с ней случилось, это несправедливо, до обидного несправедливо.
Невоз-можно видеть, слышать и принять сердцем.
– Очень благородно, но я сомневаюсь, что из-за этого у тебя
крыша поехала, – сказал Брут. – По-моему, все дело в том, что случилось с
Дэлом. Ты хочешь это как-то уравновесить.
Он был прав. Конечно, прав. Я знал Мелинду Мурс лучше, чем
все остальные, но все-таки не настолько, чтобы рисковать ради нее их работой...
а может быть, и свободой... Или своими собственными работой и свободой. У меня
двое детей и меньше всего на свете мне хотелось, чтобы жене пришлось сообщить
им, что их отец готовится предстать перед судом за... а за что? Точно я не
знал. Скорее всего, за помощь и соучастие в попытке побега.
Но смерть Эдуара Делакруа стала самым отврати-тельным, самым
ужасным событием в моей жизни; причем не только в том, что касалось работы, но
и в жизни вообще, и я в этом принимал участие. Мы все принимали участие, потому
что позволили Перси Уэтмору остаться после того, как поняли, что он совсем не
подходит для работы в таком месте, как блок "Г". И мы играли в эту
игру. Даже начальник Мурс принимал в ней участие. «Все равно его мозги
поджарятся, будет Перси в команде или нет», – сказал он, и, возможно, этого
было достаточно, учитывая то, что совершил французик, но ведь Перси сделал
гораздо больше, чем поджарил Дэлу мозги: он выбил ему глаза из орбит и поджег
лицо. А все почему? Потому что Дэл убил в шесть раз больше людей? Нет. Потому
что Перси намочил в штаны, а маленький французик имел дерзость над ним
посмеяться. Мы участвовали в чудовищном акте, и Перси собирался выйти сухим из
воды. Он перейдет в Бриар Ридж, довольный и спокойный, как море, и там получит
целый приют сумасшедших, над которыми можно упражняться в жестокости. С этим мы
ничего не могли поделать, но, может быть, еще не слишком поздно, чтобы хоть
как-то смыть грязь с наших рук.
– В моей церкви называют это расплатой, а не
уравновешиванием, – сказал я, – но, по-моему, суть одна.
– Ты и вправду думаешь, что Коффи смог бы ее спасти? – мягко
спросил Дин благоговейным тоном. – Взять и... что?.. высосать эту опухоль мозга
из ее головы? Словно... словно косточку персика?
– Думаю, он мог бы. Конечно, я не уверен, но после того, что
Коффи сделал со мной... и с Мистером Джинглзом...
– Да, эта мышь была здорово раздавлена, – подтвердил Брут.
– Но захочет ли он? – задумался Харри, – Захочет ли?
– Если сможет, то захочет, – сказал я.
– Почему? Ведь Коффи ее даже не знает!
– Потому что он это делает. Потому что для этого его создал
Бог.
Брут обвел всех взглядом, словно давая понять, что мы кое о
чем позабыли.
– А что Перси? Ты думаешь, ему все сойдет? – спросил он, и я
рассказал им, что думаю по поводу Перси. Когда я закончил р??ссказ, Харри и Дин
смотрели на меня с изумлением, а на лице Брута невольно появилась восхищенная
улыбка.
– Лихо, брат Пол! – воскликнул он. – Даже дух захватывает!
– Вот это будет дело! – почти прошептал Дин, потом засмеялся
и захлопал в ладоши, как ребенок. – В общем, тушите свет, сливайте воду! – А нужно
вспомнить, что у Дина был свой интерес к той части плана, где речь шла о Перси,
ведь по милости Перси Дина чуть не убили, когда Перси стоял, как отмороженный.
– Да, а что потом? – спросил Харри. Он говорил серьезно, но
глаза его выдавали: в них горели огоньки, как у человека, который хочет, чтобы
его уговорили. – Что потом?